ДУХОВНИЦА МАТУШКА ГАЛИНА

[Из сборника: Русские старообрядцы: язык, культура, история. М. 2008. стр. 359-365]

Е. М. Сморгунова

«Укрепи меня, о Боже, на великую борьбу...»

(из духовного стиха)

В первый раз я увидела матушку Галину летом 1982 года. Наша экспедиция летела вертолетом в деревню Светлый Родник, на реке Колее, совсем на север Пермской области. И по дороге, в деревне Нюзим, где матушка Галина, «старшая», духовница старообрядческого согласия «бегунов», жила в своей избе-келье, мы уговорили ее лететь вместе с нами: там были ее родные места. Как она сказала нам тогда, «увозом взяли». В Светлом Роднике и в родном Бердыше, где она с восьми лет не была уже семьдесят, матушку Галину встречали буквально с неба. Вертолет опустился на виду у всей деревни, и к тому времени, как винты кончили вращаться, около вертолета стояло уже все население деревни целиком. Несколько женщин бросились ей в ноги, прося благословения.

О гонениях за веру

В канун праздника Рождества Богородицы, 20 сентября 1982 г. (по старообрядческому календарю первого сентября наступил 7490 год), в деревне Нюзим Чердынского района Пермской области нам рассказывает матушка Галина (Галина Андроновна Собянина), ей 78 лет.

— Мы истинно православные христиане, нас так и власть записывает. Мы не раскольники, нас и власть так пишет. Вера Гурьяновна составляла списки для выборов, там было написано: истинно православные християне. Так мы и есть, больше никак. На мне лежит большая ответственность, и мы раскольниками умирать не хотим.

Страшные времена были. Гонения за веру были. Матушка моя... Хорошо, что родители нас не уморили, а многие очень примерли. Дети с оконниц снег брали, чтобы поесть. Эварест нас убедил, и все пошли в странства: гонение было такое страшное: всё разрушили, побили, книги пожгли. Старушечьи речки были — так называли, там старушки жили по мысам — Гришина речка, Максимова. На каждом мысу избушка. Детей увозили, хотели сами себя заморить, узнали, что конец жизни скоро. Ничего не было, соли не было, хлеба не было.

И в Талово, тоже деревня, гоненьё было, кильи разрушили, много заморили людей из этой веры, иконы бросали, топтали. А в Перми старцы проводили беседы, диспут был старцев. Их стали потом преследовать. И как кто-то вспоминал, секретарь партийный сказал: «Старцы, если будете такие диспуты вести, весь народ повернется к вере».

Я была еще тогда «мировая», была с документами. Это уже потом на мироотречный путь встала.

Детство вот помню. Бабушка в Корнилове бывало скажет: «Петр и Павел час убавил, Илья Пророк два уволок». В школу совсем не ходила, самоуком училась. А помню, и матушка Клавдия до конца своих дней помнили, была Рукавищинская келья, где старшие учили беседовать и разбирать вопросы, главное — учили толкованию, о священстве говорили и о бегстве, учили по Цветнику, он назывался «Изумруд». Келья выше Бердыша была в 10 километрах, а в тридцатые годы вывезли из кельи две телеги книг и куда-то увезли. Их потом сжигали. Я из Бердыша, из родной деревни, восьми лет уехала с мамой.

Мама погибла в Перми, в пересыльной тюрьме, а сама была отправлена в лагерь в Казахстан. На пошивах была, в артеле. А вот когда в Чистополе жила, там на фабрике работала. А молиться не удавалось, и своих по вере не было. В женском лагере сидела. Не было с нами никого, кто за веру сидел. Каждый за свое дело: кто за брата, кто сами вот что-нибудь сказали, а одна женщина за брата, что там сказали, будто он изменник. Она рассказывала: «Я его видела во сне, он так руки на груди сложил, к сердцу прижал и говорит: “Ну не знаю я за собой никакой вины, не знаю, за что я пострадал”».

А когда Сталина не стало, тогда уж объявили, что срок кончился. Была в Акмолинской области, в Кокчетавской, они тогда еще вместе были, потом разделили.

— И потом вы вышли и решили христиан найти?

— Как же, обязательно!

— И как вы их нашли?

— Найти-то просто было. Там благодетели были, мы на Урал уехали, нам тоже надо христиан. Приехали, дом купили, мы с сестрой, со старшей. Каменск-Уральск недалеко. Как это — илюминивый завод, Уральский илюминивый завод что ли, деревня Заветы Ильича, и там мы жили, купили дом с сестрой. Мало пожили, не после года три. Там какая-то авария была, это между Челябинском и Кыштымом, мы боялися, что может повредило всё от этого. Взрыв какой-то был. Их всех, которые поблизости были, всех выселили, кто рядом-то жили, в чем были, ничего взять не разрешили. Вот и мы боялись, может, что повредилось что-нибудь. Мы-то сами взрыва не слышали, а думали, что повредилось, огороды там, овощи. Как раз Никон Степанович приехал, нас направлять стал сюда. Надо, говорит, нам в Чердынь людей. Никон так сказал, Никон Степанович сказал: «Собирайтесь в Чердынь», И мы согласились, приехали. Кыштым — город был между Челябинским и Свердловским, там взрыв был ядерный, вот недалеко мы и жили. Никон Степанович дал письмо, приехали на родину, в Нюзим.

— А какое было отношение к Сталину? Ну. как к Сталину староверы относились? Ругали, может быть?

— А что ругать-то будёш? У нас нельзя ругать. У нас всё говорят от Бога, как ни есть. Конечно, мы не принимам, избегам¹ записи.

Просим спеть духовный стих.

— Я все-таки хочу про Морозову.

Снег белый украсил светлицю,

Дорогу покрыл пеленой,

По улице древней столицы

Несется лошадка рысцой.

Высоко поднявши десницу,

Она оглашает столицу

Правдивою речью своей.

Ей правда дороже палат,

... идея свободной борьбы...

... как это ... дыбы.

Это такая вешальница — дыбы.

Духовное завещание

17 марта 1988 г. Матушке Галине 85 лет.

— Выслушала я вас, ваш разговор, но я недостойна такого разговору. Я уже совсем стала худая, другая, какая была прежде. Но всё-даки, всё ещё содярживаю своё мнение. Держу християнскую веру. Желаю и вам быть здоровым и благополучным во всех ваших трудах богоугодных. Благодарю вас сердечно за все ваши гостинцы, а особенно за память, за вашу память о мне. Моя сила и крепость исчезает, но душа моя твердо верит во всё священное и святое. Желаю и вам, чтобы в вашем сердце осталась искра сознания к нашей християнской вере, и не быть далеким от нас.

Итак, я уже изнемогаю. Поздравляю вас с Светлым Христовым Воскресением, Христовой Пасхой.

Нам показалось, что записалось плохо, и с большим трудом мы уговорили матушку Галину сказать еще раз, ей было трудно говорить,

— С приветом к вам старица Галина. Выслушала я вас, ваш разговор и очень я..., недостойна я такого разговора. Очень благодарю вас за всё, за это, за прошлое, особенно за память о мне.

Но я прошу Бога, чтобы и вам Господь в сердце вложил искру, искру нашей веры, и вы ближе быть к нам, как и прежде. Я буду помнить и всегда просить Бога, чтобы и вам Господь помог во всех делах ваших богоугодных. Поздравляю вас с Светлым Христовым Воскресеньем, Христовой Пасхой. Так простите меня за всё. Чего-то я не могу больше.

Теперь уж мне только помолиться, больше делать нечего. За весь мир ведь идет служба-то христианская.

Рассказ Матушки Галины о ее пострижении в инокини

26 июня 1989 г.

— Приезжали накрывать из Кировской области, там за Котельнич, деревня Похомята, там по-нашему есть еще. Трое приезжали, две женщины и мужчина. Они обе грамотные и Василий Афанасьевич, мирской еще, с документами, и Юлия мирская, с документами. Только Матушка Манефа была без документов. А сколько ей лет — 30, наверное, есть. Она грамотная. Я мало с ими разговаривала, я ведь все закрыта была. Когда меня накрыли, долго время закрыта была, 8 дней, а потом уж раскрыли меня, я мало с има и поговорила, скоро уехали.

А как накрывают?

Читали, все читали, и крест на голове выстригли, а потом уж гуменце оставили. Манефа, я не спросила, кого еще накрывала. Я, конечно, сама пожелала, отцу написала, который под Ташкентом. Он везде бывает, а так-то жить — где-то около Корнина Чердынского района. Но там давно не живет. А здесь он, Варфоломей, не бывал, у нас не бывал. Боится все ехать: надо документы, здесь спрашивают. А если надо, в Ташкент пишу, так ему передают. Отец Варфоломей инок, отец-то — это не человек просто, это — ответственный. Сколько лет? Да вот уж моложе меня. Манефа, наверно, видала, бывал он там. Крепкая вера. Зыряне — они очень крепкие. Мы не зыряне. Мы раньше-то тоже в зырянах жили, два года поди. Могли говорить по-зырянски. Отец Никита ездил, там все проповедовал, приводил их к вере. Никита, бывший Никон Степанович, все ездил там, и фотография его есть. Раньше приезжала тоже Юлия, до Талова я с ими ездила, я-то все-таки кое-как, уж меня таскали с собой: где ведут, где несут.

Мантия — это называется, они привезли. У меня ведь все было раньше припасено, все думала — буду инокиней. Никого не было, не от кого принять. Послала в Ташкент, там тоже иноки-ти есть. А когда сюда прислали инокиню-ту, давай все мне собирать, иноцеское-то, на меня-то. Кроме мантии, ремень, широкий этот для меня-то. Ремень, не пояс, это обязательно, чтобы был не пояс. А почему — не знаю. Иван Креститель будто носил такую одежду — пояс ремен, то есть ременный. Всё иноцеское, полурясок, ряса есть с рукавами, я ее надеваю, когда на службу, а так хожу в полуряске.

— А что делать нельзя?

В мантии всё можно, что чистое, а поганое нельзя, пол мыть нельзя. А чистое опять без мантии нельзя. На кухне что приготовить, опять нужно с мантией.

— Кому готовитесь передать келью по вере?

— Не знаю, не обещались приехать. Манефа не старая еще, могла бы приехать. Жить ведь можно, домик есть и деревня есть. На мне, видно, кончится здесь. Больше никто не хочет креститься!

Свечи из воска сами делаем, перетопим маленько, остынет, опять сымаем и лежит. И кресты все вышли, негде взять. Прислали нам из Кунгура два креста. А теперь эти люди скончались, которые нам доставляли кресты-ти. Давно уже. И книги в ящике, в сундуке. Книги увезли в Черепаново, в Талово, у Текусы тоже книг было много. В Черепанове старушка живет, но никто не собирается. Раньше-то приходили женщины, бывало, молитвы читали. А теперь можно сказать, никто не ходит, на Паску только придут. Здешних — мало благодетели, все старенькие стали по нашей вере, тоже здоровья нет. Дедушка мне говорил: «Пусть келья стоит как памятник. Не должно нарушиться». Мы истинно православные христиане, не раскольники. Храним веру, завещанную от дедов и старцев.

Прощаясь, поет стихиру Пасхи:

Да воскреснет Бог и разойдутся врази его.

Паска Христова, Паска, двери райские нам отверзающая.

И вот чисто бегунский стих:

Может быть, от вас далеко

Я помру в другой стране

И никто мою могилку

Из родных не посетит.

Разве пташечка уныла,

Она сядет, погрустит.

Похороны Галинушки

Деревня Нюзим. Март 1991 г. Матушка Галина умерла полгода назад, память о ней очень жива, записаны многие разговоры в магазине, в домах и на улице в деревне — от Аграфены Михайловны и Павла Ивановича Собяниных, Анны Ивановны Пашиной, 80 лет, и других.

— Теперь в келье никого нет, нет у нас теперь старушек. А раньше и адрес для писем был такой: в Нюзим, нашим старушкам, так и пишите, мы передадим.

В келье пусто, всё увезли в Киров, в Котельнич, одна, может, икона осталась. В келье только складень остался медный, на стене. Келья-то не может без иконы. И кукушка остановилась. (У нас на пленке, записанной в прошлый приезд, слышно, как кукушка кукует.)

Галина сюда в лодоцьке приплыла, ницево у ней не было.

Перебивают друг друга рассказами о ее кончине, о замечательной ее кротости, о детстве, о матери, арестованной и погибшей в тюрьме, и снова о грустных последних днях ее жизни.

На Троицу 3 июня Аграфена у нее, у Галины, была, молочка и сметаны принесла, а на следующий день в Духов день она и кончилась. Гроб заказали простой, струганый, привезли из Шебурихи. Провожать ее приехали трое из Кирова, один мужчина и две женщины. Одна, Александра, крещеная, она и фамилию не говорит. Они же ее и накрывали. Другая — Юлия Степановна Мезенцева и Василий Афанасьевич.

Вся деревня пришла, и тименские, и из Черепанова приехали, и Ефрем приехал. Она была пострижена, волосы крестом вырезали. Умерла в понедельник в 10 часов, а хоронили в четверг. А лицо закрыли, шапка такая, нельзя смотреть. Сама все наказывала, как хоронить, вся одежда была приготовлена. Когда везли гроб, пели «Святый Боже ...».

Аграфена Михайловна вспоминает:

— Я матушку сначала не так накрыла, платком повязала. А потом те, что приехали, по-другому покрыли, шапкой такой черной, и лицо открывать нельзя. Только те женщины, что обмывали старушку, они и видели. Матушку Галину накрывали — приехали из Кирова, тогда выстригали на голове волосы в виде креста, и те волосы, она сама просила, с ней положили. Васса знала, где они лежат. Потом у нее волоса на том выстреженном месте снова стали расти, она хотела, чтобы выстригли снова.

С матушкой Галиной в избе жила Васса Давыдовна, она уехала из кельи 13 декабря и теперь живет в Черепанове. А нюзимская келья вот уже три месяца стоит пустой.

Деревня Черепанова. Васса Давыдовна:

— Они из Кирова приехали и сразу положили ее в гроб, на иноку не положено глядеть. Она сама наказывала: я как попоконцюся, ты сразу на меня платок, на иноку не глядят, инока — она черная. Инока на голове у нее сбилась, я как накинула, так душа и вышла.

Никто мы не крещеные здесь, так и придется помирать, как скот сунемся, да и всё. Мы ведь с детства не крестимся. Так уж как старые станем, заболием, тогда и крестимся. Теперь только одна келья и осталась. А больше никого нет, никто не находится. В Черепанове одна живет старушка, но только хранит. На Унье — Аполинария Афанасьевна. Уже теперь лежит, худенькая стала. Келья только одна на Урале. Когда Галинушка болела, я уж так Бога молила, чтобы она осталась: «Останься, веть тут все одно разорение, нигде никого больше нету».

Вот бы умереть, пока Галинушка жива, чтоб окрестила».

У нас остались фотографии Матушки Галины — за чтением, во время молитвы, и с нами в разговорах, на крылечке своей кельи над рекой.

Примечания

¹ Матушка Галина произносит глагольные формы «принимаем, избегаем» со стяжением гласных, как свойственно нюзимскому говору.