Из сборника: Материалы к истории и изучению русскаго сектанства и раскола

Из сборника: Материалы к истории и изучению русскаго сектанства и раскола. Под редакцией Владимира Бонч-Бруевича. Выпуск первый. СПб., 1908 г.

Бегунские стихи.

ВЕДЕНИЕ.

Большая часть печатаемых ниже стихов заимствована из бегунскаго сборника, относящагося к последней четверти истекшаго столетия и приобретеннаго мною для библиотеки Академии наук в 1905 году в Заонежском крае непосредственно из рук лица, принадлежащаго к числу бегунов или странников. Сборник малаго формата (в 16-ю долю), в хорошем досчатом переплете, крытом темной кожей с тиснением; писан поморским полууставом с киноварью в заглавиях и начальных буквах; перед текстом большая, во всю страницу заставка-рамка, в красках с золотом, с заглавием в середине "Книга глаголемая стихи". Сборник составлен тщательно, видимо, с большою любовью как в отношении внешности, так и в отношении содержания. Писание рукописей и рисование миниатюр к ним, в тех местах, где куплен сборник, до сих пор еще продолжается среди бегунов; и то и другое мне случилось видеть в работе, но теперь, как мне говорили, нет таких хороших мастеров, каким был писец нашего сборника. Что стихи в нем подобраны очень полно: "больше и найдти", говорили мне. И действительно: в целом ряде сборников и рукописей с отдельными стихами, собранных мною в том же крае, находятся только четыре новых стиха и три варианта к стихам сборника в значительной переработке, которые поэтому и вводим в собрание. Новые стихи извлечены из рукописи последней четв. XIX в. (Акад. библ. №21.2.24); что касается до вариантов, то один из них заимствован из сборника 1820-30-х годов, писаннаго небрежным полууставом (хранится в библиотеке Академии наук под №21.8.1); другой взят из тетради с стихами того же времени, писанной поморской скорописью (Академической библ. №33.15.217); третий списан с листа третьей четверти четверти XIX века, писаннаго крупным поморским полууставом с крюковыми нотами (Академической библиотека № 28.2.23); уменьшенный снимок с этого листа помещается на обороте этой страницы. При тексте трех этих стихов в примечаниях указывается рукопись, из которой они заимствованы; стихи без отметок под строкой взяты из перваго сборника (Рукописное отделение Академической библиотеки № 21.8.3).

Целью настоящаго издания было дать опыт собрания бегунских стихов, могущих с одной стороны характеризовать мировоззрение и идеалы бегунов, с другой их отношение к православию и старообрядчеству, сколько все это выразилось в их песнопениях. В виду этого в собрание не включаются такие былевые стихи, которые не затрагивают внешней или внутренней жизни бегунов: так не введены в издание, находящиеся в бегунском сборнике №21.8.3 "Стих о плаче Іосифа Прекраснаго", "Стих о страстех Господних", "Стих святителю Николе чудотворцу", "Рифмы воспоминательныя о Андрее Дионисиевиче" и др.; все эти стихи не носят специальной бегунской окраски. Все же те стихи, которые могут быть приурочены к событиям жизни бегунов и ими в действительности приурочиваются (как это видно из факта включения в бегунский сборник), или являются характеристикой их воззрений, хотя бы и были составлены гораздо раньше основания толка (как напр. обшеизвестный стих о Варлааме и Іосафе), но бегунами признаны своими и поются в их собраниях, — эти стихи в издание внесены.

Чтобы яснее и наглядне обрисовать мировоззрение бегунов, их духовную жизнь и интересы, собрание стихов расположено по основным мотивам. В этом отношении стихи могут быть разделены на три группы или ряда. Первый ряд образуют стихи, так сказать посвященные изложению учения бегунов. Основным моментом их учения является бегство от мира, скитание, удаление в пустыню, при ея помощи искание "града"; в связи с этим ставится более определенное понятие "монастырь" и с другой стороны более общия понятия — умерщвление плоти, девство, покаяние, святая жизнь (в стихе изображаемая евангельскими заповедями блаженств); к этому же ряду относим стих о значении и пользе учения. Второй ряд стихов дает характеристику воззрений бегунов на церковь (кончина матери-церкви), на другия вероучения, изображение страданий за веру — тюрьмы, ссылки. Главными мотивами третьяго ряда стихов являются — ожидание смерти и адских мук, смерть и мытарства души и страшный суд. Таким образом, в этих трех группах стихов перед читателем постепенно пройдет вся духовная жизнь бегуна-странника. Такое распределение стихов заставило совершенно отказаться от какой бы то ни было хронологической последовательности. В приложении помещается стих-сатира на последователя бегунскаго учения.

В. И. Срезневский.

Бегунские стихи.

Основные мотивы: бегство от мира, пустыня, скитание, монастырь, обуздание плоти, безбрачие и девство, святая жизнь, польза учения.

Кто бы мне поставил прекрасную пустыню,

кто бы мне построил не на жительном тихом месте,

чтобы мне не слышать человеческаго гласа,

чтобы мне не видеть прелестнаго сего мира,

дабы мне не зрети суету прелесть света сего,

дабы мне не желати человеческия славы?

Начал бы горко плакать грехов своих тяжких ради.

Стих Іоасафа царевича.

(лл. 9 об.—11)

Из пустыни старец в царский дом приходит

Он принес с собою, (2-жды),

прекрасный камень драгий.

Іоасаф царевич просил Варлаама:

покажи сей камень, (2-жды),

я увижу и познаю цену его.

Удобь ты можешь солнце взять рукою,

а сего не можешь, (2-жды),

оценити во вся веки без конца.

О купец премудрый, скажи мне всю тайну,

как на свет явился, (2-жды),

и где ныне пребывает камень той.

Пречистая дева родила сей камень,

положен во яслех, (2-жды),

и прежде всех явился пастухам;

он ныне пребывает выше звезд небесных;

солнце со звездами, а земля с морями,

непрестанно славят Бога завсегда.

Царевичь дивился одежде пустынной,

Варлаам сказует, (2-жды),

что в пустыне не без скуки жить всегда.

Остался царевичь после Варлаама,

завсегда стал плакать, (2-жды),

не хощу я пребывати без старца,

оставлю я царство и иду во пустыню,

взыщу Варлаама, (2-жды),

и я буду светозарен от него.

Пустыня любезная, доведи меня до старца,

и я ему буду, (2-жды),

служить верно, как отцу.

Сказала пустыня отроку младому:

горько во мне жити, (2-жды),

всегда быть в молитве и посте.

И я буду так жить, как тебе угодно,

затворюсь в вертепе, (2-жды),

буду плакать о грехах.

Молю тебя, Боже, пресладкий Ісусе,

даждь мне получити с Варлаамом жити

во вся веки без конца.

Стих Iоасафа царевича.

[Стих взят из тетрадки духовных стихов 1820-30-х гг. (Рукописное отделение библиотеки Императорской Академии Наук №33.15.217)]

О прекрасная пустыня!

приими мя в свою густыню,

яко мати свое чадо,

научи мя на все благо.

В тихость свою безмолвную,

в полату лесовольную,

любимая моя мати,

потщися мя восприяти.

Всем сердцем желаю (тя)!

На царския си полаты златы

не хощу взирати;

покоев светлых чертоги,

славы и чести премноги

бегаю, яко от змия.

Пустыня моя, приими мя,

суетнаго, прелестнаго,

века сего маловременнаго;

своя младыя лета отвращу от всего света.

О прекрасная пустыня,

в любви своей приими мя,

не устраши мя своим страхом,

да не в радость буду врагом.

Пойду я в твоя лузи зрети

различныя твоя цветы.

О дивен твой прекрасен сад,

и жити в тебе всегда рад.

Древа ветви кудрявыя

и лествие зеленое

зыблются малыми ветры.

Пребуду зде своя лета,

оставлю мир прелестный,

и буду, аки зверь дивий,

ин во пустыни бегати,

день и нощь работати.

Сего света прелести

душу хотят во ад свести,

вринути в пропасти темны,

в огненны муки вечны;

всегда мя враг прельщает,

своя сети поставляет.

И како начну плакати,

умильно звати и рыдати:

милостиве мой Боже,

уповаю на тебе аз,

скитаюся в сей пустыни,

в дальной и дальной частыне,

но аз к тебе прибегаю

и жити в тебе желаю;

мене грешнаго соблюди,

от вечныя муки мя избави.

О Христе всех, мой царю,

всегда тя благодарю,

мене грешнаго соблюди,

от мук вечных изми же,

небеснаго ти царствия,

радости и веселья

со святым причти мя

во вся веки веком.

Аминь.

Стих Іосифа царевича Индийскаго.

[Из сборника духовнаго стихов первой четверти XIX в., лл. 14—18 (Рукописное отделение библиотеки Императорской Академии Наук №21.8.1)]

Приими мя, пустыне,

яко мати чадо свое,

во тихое и безмолвно

недро свое.

Не брани, пустыни,

страшилищи своими,

отобегошаго от лукавыя

блудницы мира сего.

Затвори мя, пустыне,

в чащи и дебри своя,

яко сира пленника

от лукавых разбойников

и князя их неприязнена.

И буду, яко худ зверь,

един скитаяся

и бегая человек

и многомятежныя сея жизни.

И восхлипай же, пустыни,

и восплачися со мною,

рыдающи, дыхающи убо

тихо от воздуха,

малым ветрецем

движуще у древец

ветвие свое кудрявое.

О прекрасная пустыня,

веселая дубровица,

аще благовольна ми

мир крытися

во тихой твоей дикости

и по красному твоему виноградию

различных цветец твоих!

Возлюбих бо, пустыни,

паче царских чертог

и позлащенных полат.

И сяду един, плачася и рыдая,

во глубоком и диком

недре твоем,

собеседую,

яко при скорби ноешь.

И кому открыю

внутренних моих

и вещанием покажу

ото дел моих

сердеце мое измождалое?

Кто обимет и обяжет,

врачающи лютость

грехов моих?

Возсмердех бо ся и согнихся

весь есмь ото главы

и до ног моих;

и бысть, яко неисцельна

проказа, все тело мое.

О пустыне красная,

ты убо всем зверем

яко тверда оградина

и мати ласкова,

и всему роду птическому

тихое виталище

н вогнездие твердое.

О земле праведная,

ты убо ничто же лукаво

сотворила пред Богом,

аз же безумием своим

исказих чистоту лица твоего.

Мне же убо, пустыне,

и цветы твои

и червленыя и багряновидныя,

яко от мраза сосхошася

и лежа(т) долу поникши,

на земли праведнии.

О владыко царю,

насладил мя еси

земных благо,

и не лиши мене

небеснаго царьствия твоего.

Стих Іоасафа царевича

(лл. 12—14 об.)

Боже Отче всемогущий,

Боже Сыне присносущный.

Боже Душе параклите,

светозарный миру свете,

в триех лицех пребывая,

существо си тожде зная!

К тебе грешный притекаю,

многи слезы проливаю,

благоволи мене прияти,

еже тебе работати,

донеле же буду жити,

твой раб хощу выну быти.

Тебе ради мир лишаю,

царство, други оставляю;

злат венец мне ни во что же

тебе ради, Христе Боже.

Нищ и убог я хощу быти,

да с тобою хощу жити.

Во уметы я все вменяю,

тебе, Христе, подражаю,

в леса темныя из полаты

иду я светлыя обитати,

гряду из граду в пустыню,

любя зело в ней густыню,

да мя сей мир не прельщает,

любве к тебе не лишает.

Благоволи мене прияти,

во пустыни обитати.

Кроме тебе мне ничто же,

к тебе любовь всего дороже.

Ты сей путь мой сам направи,

да живу ти сам настави.

Ты же, дебри и пустыня,

приими мя во густыню,

безмятежно в тебе жити,

Богу живу послужити;

иду внутрь тя обитати,

ты ми буди, яко мати,

питающеся с древес плоды

и дивими былии;

сладки чаши оставляю,

токмо твоих вод желаю.

Мира славу, сребро и злато,

все вменяю, яко блато;

только то нам есть и требе,

что хранит нам Господь в небе,

того хощу всегда искати,

скорби и нужды злострадати,

труды многи положити,

чтобы в небе с тобой жити;

путем тесным итти тщуся,

да в пространстве водворюся

светла неба, в нем же и сладость,

безконечная всегда радость.

Стих Іоасафа царевича.

(лл. 14—18 об.).

Что за чудная превратность

и премену я зрю в глазах?

Прощай, мир, вся приятность,

не хощу я зреть на вас.

Утех ваших я удаля(ю)сь,

во пустыни я хощу жить,

моим духом я восхищаюсь,

чтобы в век Богу служить.

Вместо прелести и славы

зрю я в темные леса,

поминутно я вместо сласти,

ум вперяю в небеса.

Вместо музыки и песен

меня птицы веселят,

мира суетнаго славу

забывать мне велят.

Где кокушка воскокует

на пустынных древесах

она дух мой возбуждает

помнить Бога в небесах.

По пустыни текут реки

повелением творца

по пределу их на веки

до всего мира конца;

и журчаньем вод текущих

утешаюсь я всегда,

мирских прелестей влекущих

чтобы не помнить никогда.

Поля злачныя и долины

здесь блистают красотой,

все приятны мне и милы,

но я считаю вся мечтой.

Мир мне суетной не зрится,

несть и прелести в глазах,

но лишь дух мой веселится,

ум летает в небесах;

хотя часто он меня тревожит,

но я считаю все мечтой,

и о том мне Бог поможет,

что всегда он есть со мной,

что я миру поругался,

но и прелесть всю попрал

и под власть Отцу отдался,

жизнь небесную избрал.

И блажен теперь считаюсь,

что дух мой достигл покой,

повсечастно я утешаюсь,

я при радости такой.

Хвали, сердце мое, в вышних,

хвали Бога в небеса,

воспой песнь ему приличну,

сам ходяй по древесам.

Воспой гласом, воспой духом,

воспой милость всю его,

ударь в гусли, тонким звуком,

прославь Бога своего,

что извел тя из напасти

и житейския мечты

и удалил тя от страсти

и мирския суеты,

и привел тя во ограду,

где пасет своих овец —

с ними дай же мне отраду,

ты, прещедрый Отец!

За сия его щедроты,

прославляй, душе моя,

что у Бога милости много,

невозможно изрещи.

Он гнев свой утоляет

и лишает вредных мест.

Грехи он все прощает

и возводит выше звезд.

[Из сборника последней четверти XIX в., лл. 24. б.—25 (Рукописное отделение библиотеки Императорской Академии Наук №21.4.24)]

О коль чудно сие дивно,

что Господь творит со мной:

я в миру в грехах родился,

он отводит мя от них.

Мысли новы возбуждают

пути праваго искать,

и я, думавши не мало,

много плакал и рыдал;

и в тех горестных слезах

Бога в помощь призывал,

что Господь всем милосерд

призывает к себе всех,

веру правую явил

и путь истине открыл.

И о том опять сумнился,

что спастись в миру нельзя,

и о том опять решился

итти в темныя леса.

И с родными я простился,

тем утешил я себя.

И они о том жалели,

что лишаются меня.

И я жалость их увидел

и о том весма скорбел.

И к ним я слово продолжал

о спасении сказал,

что спасение полезно

в отдаленности от вас. Аминь.

Стих стремящейся души к Богу.

[Из того же сборника]

Слава, слава, в вышних Богу!

дух мой, радостно воспой.

Я стремлюсь к тому чертогу,

где жених сладчайший мой.

Ісусе мой сладчайший,

мне на помощь прииди,

всех благ мира мне дражайший,

мою душу освети!

Ты один моя надежда,

всей душей к тебе стремлюсь;

ты покров мой и одежда,

в скорби я тобой живлюсь.

О пресладкий искупитель,

дай свою мне благодать!

Девства моего хранитель,

будь ты мне отец и мать!

Мира прелести забавы,

прочь идите от меня;

все вы лестныя отравы,

я бегу вас, как огня.

Славой вечной восхищаюсь,

суетой не льщусь мирской,

ежечасно утешаюсь

той небесной красотой,

где святые все собором

и безплотных лик духов

воспевают райским хором

"Свят Господь Бог Саваоф!"

где в торжественном сияньи

Богоматерь предстоит

и на землю со страданьем

и любовию гледит.

Дух и сердце веселится,

что ты Бог мой и отец,

и душа туды стремится,

где скорбям моим конец.

Я от мира удалилась,

чтобы достигнуть мне небес,

и в пустыни поселилась,

не страшась скорбей и слез.

Повсечасно я стараюсь,

мыслить только о святом;

славы мира удаляюсь,

забывая о земном.

Одного в душе желаю,

чтобы со Христом мне вечно жить.

для него скорблю, страдаю,

крест его хочу носить.

На тебя я уповаю,

мой спаситель и творец,

и на помощь призываю,

твой стремясь носить венец.

Я к тебе подъемлю руки,

сердце в жертву приношу

и терпя земныя муки,

блага райскаго прошу.

Волею твоей святою

укрепи меня в скорбях,

чтобы могла душей живою

веселиться и в слезах.

Ты услышь мой стон сердечной

и воньми души моей,

всемогущий и превечный,

милостью утешь своей.

Дух надеждою живится,

что под кровом я твоим,

сердце все к тебе стремится,

не прельщаяся земным.

На тебя я уповаю,

мой спаситель и творец,

и на помощь призываю:

будь мне благостный отец!

Есть ли ты всегда со мною,

то кого я убоюсь?

Под твоей благой рукою

ничего не устрашусь!

День и ночь в слезах молитвы

пред тобою, царь мой лью:

помоги мне в страстной битве

и спаси рабу свою.

Я сердечными очами

созерцаю твой чертог

и с горячими слезами

пред тобой молюсь, мой Бог.

Все земное, честь и слава

что мне пользы могут дать?

Для души они отрава,

их желаю избегать.

Что мне миром увлекаться,

если должно в гробе лечь?

Для чего тем заниматься,

что разрушит смертный мечь?

Все исчезнет в этом мире,

как трава и цвет в полях,

бедный в рубе, царь в порфире

обратятся оба в прах.

Небом должно мне плениться

и надеждой в Боге жить,

верой в Бога утешаться

и душей его любить.

(лл. 96—97)

Идет старец из пустыни,

приуплакался черноризец,

и на встречу ему Господь Бог:

ты о чем же, старец, плачешь

и, черноризец, возрыдаешь?

Как мне, Господи, не плакать

и черноризцу не рыдать?

Уж я млад зело постригся,

всех я дрбрых дел лишился,

потерял я златую твою книгу,

и уронил я ключи от церкви

во черное море.

Тут ему сказал Господь Бог:

поди, старец, обратися,

со слезами Богу помолися:

я найду златую книгу,

иссушу я черное море,

и достану ключи от церкви,

и введу тебя во свой град,

и награжду тя своим градом:

ты живи до скончания века.

10.

(лл. 8 об.—9 об.)

Пойду страдать в страну далеку,

куда мя добрый помысл поведет,

не удержат меня моря и реки

и препятствия нигде мне нет.

Прощай, любезная другиня,

прощай, отечество мое:

чего мне не было милее

теперь я оставляю вся сия;

приказ всевышняго выходит

мне из отечества итти.

Быть может времени так скором,

найду где странствию конец,

Бог спутник, колесница

и где изволит поселит.

Наставь о вере несумненой,

наставь меня и утверди,

что жизнь сия изменна,

и ону в память приведи.

Начало нашего здесь рода,

тамо сродницы живут.

И может солнце где восходит,

мое жилище будет там,

и где оно заходит,

там Бог велит вселиться мне.

11.

(лл. 72—74)

Среди самых юных лет,

вяну я, аки нежный цвет.

Господи, помилуй!

От младенческих пелен

был я Богом посещен.

Господи, помилуй!

Ты разбойникам прощаешь,

рай блудницам отверзаешь.

Господи, помилуй!

Но твоя ко мне любовь

пролила за мя и кровь.

Господи, помилуй!

С верою днесь к тебе взываю

и любовию пылаю.

Господи, помилуй!

Мы от мира удалились,

жижни скорбной посетились.

Господи, помилуй!

И от самых юных лет

ищем твой благий совет.

Господи, помилуй!

Наше ты услыши моление,

помози нам жить в терпении.

Господи, помилуй!

Чтобы самим себя спасти,

дай нам силы крест нести.

Господи, помилуй!

Мы, оставя всех родных,

заключась в стенах святых.

Господи, помилуй!

Зри невинности сердец,

покровитель наш отец.

Господи, помилуй!

Здесь утехи нам больше нет

один гроб нам во предмет.

Господи, помилуй!

Здесь проводим дни в слезах,

нам и радость в небесах.

Господи, помилуй!

Сиры мы все и убоги,

но твои щедроты многи.

Господи, помилуй!

Ниспосли нам благодать,

чтоб безропотно нам страдать.

Господи, помилуй!

Боже, жизнь нашу устрой,

от пути злого укрой.

Господи, помилуй!

Подай нам благий конец,

получить златый венец.

Господи, помилуй!

В безконечных временах,

нам радость в небесах.

Господи, помилуй!

12.

(лл. 74—76)

Время радости настало,

я восторзе себя зрю,

мое сердце трепетало,

из очей слезы токи льют.

Прощай, весь мир, со страстями

и со прелестию на век

и со всеми суетами:

я от вас уже далек.

Я сказать могу: на веки

в лестный мир не возвращусь,

где согласнее, там вселюся

до кончины своея.

Там пещера темновата,

заставляет слезы лить,

но не та(к) царей полата

может душу веселить.

Вместо всякаго напитка

ключевая там вода,

течет быстро, без избытка,

я имею навсегда.

Чу, уныло завывает

томной звон колоколов:

знать родного провождают

спать в долину среди гробов.

Скоро ли, долго со землею

вси сравнимся, не минем,

может, завтрашней зарею

я усну таким же сном.

Может, завтра погребальной

звон раздастся надо мной,

не отец, не мать родные

не поплачут обо мне

и на гроб рука чужая

кинет горсть земли сырой,

повторится стих прощальной

"со святыми упокой".

И никто моей могилушки

никогда не посетит,

разве пташечка честная

на ней сядет воспоет;

или разве кто мимоходом

близ могилушки пойдет,

преуставши, он на зеленом

дерне сядет, отдохнет.

А хоша и есть друзья милые

не вспомянут обо мне,

погрустят ли нет родные,

там далеко в стороне.

13.

(лл. 68—72).

Горе мне, увы мне во младой во юности!

Сам же я не знаю, как на свете жити;

хощется пожити, не знаю как быти:

мысли побивают, греху привлекают.

Кому возвещу печаль и грусть мою?

Кого призову со мною слезно плакати?

Горе мне, увы мне во младой во юности,

во младой во юности борят мнози страсти.

Плоть та моя хощет больше согрешати,

а душа желает царство получити.

Горе мне, увы мне во младой во юности!

Сижу я, юность, на тебе, как на бодром коне,

той не обуздан;

по горам, по холмам прямо конь стрекает,

прямо конь стрекает, меня разбивает,

меня разбивает, ум мой погубляет.

Горе мне, увы мне во младой во юности,

во младой во юности борят мнози страсти!

Не знаю, как и быти, чем коня смирити,

чем коня смирити, в руках вождей нету!

Юность ты моя, юность, младое мое время,

как я тебе буду младой угождати?

Твое угождение души на погибель:

то по тебе мне жити, Бога прогневати,

в том бы не постигла смертная кончина.

Юность ты моя, юность, безбожное время!

К суду Божию лежит две дороги

широки и долги; путем по дорогам,

путем по дорогам многие люди пойдут.

Первая дорога имать страх Господень, —

Бога прославляти и закон сохраняти:

тем она доводит в царство небесное.

Другая дорога — во своей воли жити,

во своей воли жити, закон не хранити;

тем она отводит с деснаго на шую,

в превечную муку.

Горе мне, увы мне во младой во юности,

во младой во юности борят мнози страсти!

Кто добра не хощет, кто худа желает?

Разве злый соперник, добру ненавистник!

Я бы всегда рад, да сила моя мала!

Юность ты моя юность, младое мое время!

Когда конь смирится и мне покорится?

Возму я в руки вожди, буду направляти

По пути смиренну и души полезну.

Боже ты мой, Боже, творец ты мой небесной,

сошел еси с небес грешные спасти:

приими мя, Боже, заблуждьшаго сына,

от наемник хужде, всякой твари гнушше!

Во твоем Едеме во последнем месте

на тебе взираю, радость получаю.

14.

Воспоминание о ленивом.

(лл. 153—158)

Востани, лениве,

отряси сон вскоре,

возри на все твари,

на небо и доле,

как спешат свое дело

исполнить пред творцем.

Солнце и планеты

текут непрестанно

и звездный лик вкупе

светит немечтанно

дают нам свет свой видети

в ночах блещут вкруг.

Небо рано землю

свыше орошает,

облаками море

воды ниспущает,

тучнять клас во пшенице

и травам дают цвет.

Земля, всем живущим

независтна мати,

готовит в год пищу

детям своим дати

на полях, вертоградах

и садах без числа.

Много изобилья

внутре себе имеет,

хлебом и травами

земля так ботеет

и нам всем живущим

ставит без цены.

Птицы прилетают

вся древа дубравна,

поют песни сладки —

жизнь наша забавна —

и струи громко шум

издают воздух глас.

В лугах щиплют цветы

пчельной рой прилежно,

в поле во пшенице

муравей надежди

рано там добывает

пищу в год, не ленясь.

И там все мы видим

творческую волю:

повелел всем тварем

взаимно дать волю

небеси и земли

И служить всегда в пользу нам.

Ты же доколь будешь

на одре валяться,

с боку на бок взнаки

без стыда кататься?

Прийдет зол, гоня в нужду

гость на двор нищеты.

Тогда будешь плакать

о своем несчастьи

и начнут хлеб нужный

собирать в ненастье,

всем в посмех и соседам

и дружьям предлежа.

Они знают время,

когда итти в поле,

друг пред другом дело

начиная вскоре.

ты же спишь без пробуду.

Се жених в полунощи

идет суд воздати:

кто талант в земли скрыл,

крепко истязал.

Что тогда принесешь,

изжив время во глумах?

Тебе должно бдети

всегда на молитве

рано, земледельцу

как летом на жнитве,

не щадя, пот от плоти

изливает до земли.

Сей, пока есть время

раннею порою,

да падшее семя

прозябнет собою,

принося тебе красы

за труды во сто крат.

Да что, братцы, делать,

лень с одра вещает,

встать нельзя с постели,

плоть изнемогает,

знать лихой крушит

кости параличь.

Охти мне!

Голову обнял жар,

ноги вся трясутся:

как пойду на службу,

едва чуть влекутся;

не могу на молитве

быть я бодр и без сна.

Как на стол собрали

в обеднее время,

кушанья довольно

внесли целое бремя,

лень встает, умывает

сам лицо не крестит.

Протягает руку

на всяку похлебку,

ест все, как здоровой,

булку и селедку.

гости все оглянулись,

засмеялись на него.

Лени стыдно стало,

что ложь обличилась,

пред честным собраньем

явственно открылась.

Не мог быть за столом

больше с гостьми,

пошел вон.

И стал горько плакать

о своем несчастьи;

пробыл трои сутки

голодом, не евши;

помышлял: что мне будет

на суде отвечать?

Стал тут класть (с)оветы,

чтобы жить не лениво,

а всякое дело

начал бы ревниво,

и блюстись от проклятой лжи

во весь век.

Молиться стала Богу,

день и нощь прилежно,

книги чести также

всяк час не небрежно,

между тем рукоделию

прилежа, не стыдясь.

Тогда мы поздравим

брата востанлива,

видим, что он в деле

кажет не лениво.

Будь спасен, о любезный

ты наш брат о Христе!

Мы тебе приносим

теперь честь премногу,

что познал ты вскоре

сущую дорогу,

мучишь плоть со страстьми

и живот не щадя.

И часто взираешь

в небесные круги;

знать ты созерцаешь

тамошние други,

кои ждут непрестанно,

кто их любит,

жить к себе.

Гряди, не страшася,

сам тя царь желает,

верх разноцветным

венцем увенчает,

возложит багряницу

и печаль в честь твою.

Вдруг гласно воскликнут

небесныя силы,

искони им века

вся святыя милы:

Радуйся, победивый плоть,

и кровь, и злой мир!

Ныне будь спокоен,

возлежи на лоне

праотца Авраама

на высоком троне,

райския наслаждайся

красоты без конца. Аминь.

15.

[Из сборника последней четверти XIX в. (Рукописное отделение библиотеки Императорской Академии Наук)]

Невесты Христовы,

грядите в чертог небесный,

в нощи не усыпайте

слезы проливайте,

светилники зажигайте

жениха к себе ожидайте.

Сей жених грядет в полунощи,

Ісусе Христе сладчайший!

16.

О умолении матери своего чада.

(лл. 59—61 об.).

Умоляла мать родная,

свое милое дитя;

пред кончиною рыдала,

о судьбе ея грустя:

Распростись на век со мною,

ненаглядный мой цветок,

скоро будешь сиротою

цвести в поле одинок;

мне минута наступила

тебя навек спокидать,

скоро хладная могила

у тебя похитит мать.

Ты, звезда моя денница,

пожалей своей красы,

не сгуби себя, девица,

не плети ты две косы,

не меняй волю златую

на прелестные цветы,

на богатство, честь земную,

на заботы суеты.

Ты теперь хоть не богата

и в народе не славна,

но навек птичка ты крылата,

безпечальна и вольна.

Не забудь себя, девица,

твой жених — небес творец,

во век будешь, как денница,

с ним отъидешь под венец.

Рай пресветлой на востоке,

вечной радости страна!

Не замечена в пороке,

девам будешь отдана.

Лучше царских там полаты,

вертограды и сады,

терема чертоги златы,

в садах дивные плоды,

поля ус(т)ланы цветами,

росы запах издают,

рощи с чудными древами,

тамо ангелы поют,

плавно катятся там реки,

чище слез водна струя, —

ты вселишися на веки,

дочь любимая моя.

Там не жди беды-напасти,

ни печали никакой,

все погаснут души страсти,

там лишь радость и покой.

Ты люби себя, девица,

осторожна будь всегда,

не пей пива, ни вина же,

дочь любимая моя.

Не забудь сего совета,

ты послушай свою мать.

Рай пресветлой сего света,

тебя там я стану ждать.

Мать последний раз вздохнула,

оградившися крестом,

на девицу раз взглянула

и уснула вечным сном.

Не забыла дева слова,

помнит материн завет:

без пристрастия земного,

она жизнь свою ведет.

17.

(лл. 114—120).

Речь о девстве простираю,

хощу дев лик похвалить,

я и тех здесь выставляю,

всех привыкших слабо жить.

Указать хощу награду

первых бывших в чистоте:

всех причтенных к верных стаду,

право живших в простоте.

И о тех сказать есть нужно

во вторых, что здесь стоят,

похвалять уж тех не нужно,

что все слабости творят.

А что девам принадлежно —

это долг есть выражать:

сколь ту цель благонадежно,

нужно всем воображать.

Кто есть Господа любитель

и желатель чисто жить;

кто закона есть хранитель

и рачитель с Богом быть, —

знать он должен о том верно,

что есть девственный предмет.

Это ясно, достоверно,

мер уж девству нет,

что никая добродетель

не постигнет тех наград,

что сготовил тем содетель

и припас им какой град.

Тело сластию калящим

не доступен есть в том быть,

так как скаредно смердящим

не достоит тем в том жить.

В том владыки всех нас Мати,

преселившись, уж живет,

молит Сына то жь воздати,

кто здесь девства хранит цвет,

и всех благ дать полну меру

и примерной ей венец,

кто хранит здесь праву веру

и что с плотию борец.

Плоти страсти отражая

и душевной в чем изъян,

в том примерно подражая

Спаса Матери в чем план.

Так весь подвиг продолжая

детство тела сохранить,

в том же месте быть желая,

где царица будет жить,

родила что всех нас Бога

Христа Спаса наших душ,

что жила здесь, как убога

и не знавши, что есть муж.

Она будет ликовать,

в век лишенной лет границ,

вечно с ним торжествовать

с ликом честных всех девиц,

кои девство здесь хранили

и несли в том сильной жар,

чистоту свою снабдили,

так как Богу вышший дар.

Он есть девства столь любитель

И рожден есть от того,

он есть жаркой тех рачитель,

как посягших за него.

Столь есть мера та велика,

превышающа дел всех,

сродна ангел вышних лика

есть примерна жизни тех.

Равно имя тех имеют

и вся жизнь с теми одна,

так в том церковь разумеет,

с тем и верным предала.

Что в том долго продолжать

и цель девства выводить,

можно в сложности сказать

и столь кратко говорить:

премудрость всех нас Бога

церковь пишет в том лице,

в том хвала ей весьма многа

во царской ризе и венце.

Видом огненным сияет,

скипетр дан тоя рукам,

девства славу сим являет,

царску ризу над врагами.

Это знает всех владыка,

какой девству даст венец.

Сам любитель того лика

и всей твари есть творец.

В какой славе девы будут,

можно в сложности сказать,

в какой радости пребудут,

таких мер нет указать.

Бога Мати с ними купно

будет жить и обитать,

тут и Сын с ней совокупно

сам их будет утешать.

За подвиг малых лет

даст награду и покой;

здесь и ведущих ту нет,

кто бы не был он такой.

Те награды превышают

все, что чувству подлежит,

что там девы получают,

как в писании говорит.

И что девы восприемлют

жизни тела при концы,

как их ангели приемлют

и тем кажут вси венцы:

кои девы есть готовы,

как невестам Христа Бога,

славны вечны есть там кровы,

есть и честь весьма премнога,

ангел крылия получают

и с теми участь есть одна;

и тех всех они отлучают,

кто касался скверны дна,

кои девства не хранили,

и сквернили духа храм,

кои мерзостно здесь жили,

тех всех мучить будут там,

будут плакать и тужить,

как лишенныя того,

где там девы будут жить,

тем изгнанным от сего.

Сколь прельщаются те люди,

учат девства не хранить,

нам и слушать то не буди,

а не только что творить.

Тело чисто сохраняйте

и блюдитесь тех людей,

кои знают составляти

Цель всю скаредных сетей,

заставляют здравым телом

во вся слабости концы,

погубляют самым делом

девства славу и венцы.

И вы, девы, поминайте,

что в будущем лежит,

себя строго сохраняйте,

как закон ваш предлежит.

Целомудрено живите

всеми чувствами при вас,

так и помыслы храните

всеминутно на всяк час.

Нужно строгие примеры

девства лику понести,

чтоб не вредно правой веры

всю цель правды понести,

что(б), в минуты позабывшись,

не восплакать много лет,

тех предметов всех лишившись —

девства славы, в чем есть цвет.

Аминь.

18.

(лл. 80 об.—83 об.)

Прошу выслушать мой слог,

кой в темницы сложить мог,

во горестных слезах.

Я в темнице пребывал,

страсть Христову понимал,

как он за нас страдал,

многи страсти принимал,

кровь владычню проливал,

всем нам образ показал,

чтобы его волю творить,

веру правую хранить

и мучение терпеть.

В том святые пребывали

и пребывают ныне с ним,

многи муки принимали,

жизнь скорбями провождали

и получили за то венцы;

днесь в раю они пребывают

Христа со ангелы воспевают,

в нескончаемый век.

Житию святых поревнуем,

во благих делах пребудем,

и очистим себя тем;

тогда мыслями просветимся,

сердцем к Богу обратимся

и возлюбим жизнь святых,

как они жизнь провожали,

всегда Богу угождали,

но и слушали Христа,

как Христос нам всем вещает,

сердца наша обращает,

на святительскую жизнь.

Мы преклоним ушеса

во Христовы словеса,

как он праведным вещал,

вечной славе предавал

и блаженными называл,

и к ним очи обращал,

и глас умилный испущал

и детми их называл.

Кто блаженство постигает,

в нищете духа бывает,

ради будущих всех благ.

А кто плачет о грехах

тот наследник вечных благ

и утешится он там.

А кто кротость соблюдает,

тот наследник земли бывает

в будущий век.

А кто милость исполняет,

тот помилован бывает,

во царствии его.

А кто алчет и постится,

вечной правды насладится

во веки без конца.

А кто сердце чисто соблюдает,

тот наследник земли бывает

и водворится на ней в век.

Кто совесть чисту соблюдает,

всегда на небеса взирает

и гнушается злых дел.

О миротворении кто печется,

тот сын Божий наречется,

честь и хвала всегда на нем.

А за правду кто страдает,

царство Божие получает,

уготованное тем.

А кто в поношение пребывает,

вечной славы ожидает,

и радуется о том.

Таковым Христос вещает

и мзду велику обещает,

во царствии своем.

Мы здесь мало потрудимся

и в жизнь небесную вселимся

ко небесному отцу.

Человече, бойся Бога.

стоит смерть твоя у порога,

труба и коса ждет.

Сколько здесь не ликовать,

смерти и гроба не миновать

и смертнаго часа.

19.

Поэма стихами во утешение скорбных постижений.

(лл. 120 об.—123).

Случай скорби принимайте,

как подарок Богом дан,

а что сладких презирайте,

всех душевных скрыт изъян.

Кто небесных благ желает,

тот на скорби сам идет,

он в них тяжести не знает,

тем утехи вечной ждет.

Что есть вредно, то и лестно,

это внешних есть удел,

а что скорбно, то небесно,

в том всех праведных предел.

Кто утешных здесь взыскует,

тот есть делатель земных,

он и цели те планует

как бы жить ему при них.

Эти люди, тех оставши,

что гласит Христов закон,

в явну сеть уже попавши,

что простер миру дракон.

Кто же тех будет ревнитель

и друг верный для того,

как не явной презритель

слов и Спаса самого?

Нет там места огорчения

но всех скорбных на земли:

это самой пункт спасения,

как уста всех прорекли,

кои крест Христов любили

и в нем жили навсегда,

как и нас тому учили

не терять путь тех следа.

Пущай мир того не любит

и не видит тех дворов,

пущай души свои губит

в славе красных здесь дворов.

Он узнает, что теряет,

когда смерти час придет;

тогда верно возрыдает,

в вечны муки как пойдет.

Ограждайтесь правой верой,

в чем надежда вся стоит,

поступайте равной мерой,

как закон тоя велит,

как словами и делами,

что нужных есть для вас

во всех свойствах, что пред вами

и любимыми от вас.

Это царской путь надежной,

самой опыт доказал,

что есть вредно, он избежной,

тот прошедших лик сказал.

В том порочных не имелось

и личины вредных лиц,

добрых свойственности целость

в полной точности таблиц.

В том закона верных сила

и спасения твердой план,

что не покроет и могила;

с Богом вечно будут там.

Кто писал ему поэму,

он есть грешен дозела;

вам в подарок подаему,

как судьба к той привела.

Он вам верный есть служитель,

всепокорной навсегда,

публикован был учитель,

ни желал сего когда.

20.

(лл. 97—98).

Увеселие есть у юности премудрости,

в ней пребывающа не приемлет скучности.

Смирение юнаго вельми украшает,

чистота премудрости зело позлащает.

Добрит любомудра житие покорно,

егда пребы той в любви не зазорно.

Беда велика юным своя им иметь воля,

откуда приходит им зазорна вневоля.

Добро учащимся страх Божий имети,

ум и руце в молитве к Богу воздети.

Доброучении покой, мир, радость стяжавают,

в смирении себе позлащает.

II.

Основные мотивы: Кончина матери-церкви, гонения и страдания за веру, отношение к другим вероучениям.

21.

(лл. 98—102 об.).

Пойдем ныне, сиротнии дети,

к матери нашей в кущу сидети;

пришедши же во мертвых обитель,

покличем свет нашу родитель:

О наша прелюбезная мати,

не поленися гласа отдати,

аще бо над тобою и бдехом

обаче внезапу осиротехом;

к нам бо радость дойти не поспела,

а ты от нас скоро улетела.

Что нас слезами, а мати, кормишь:

или ты зачатия не помнишь,

как ты в молитвах всегда стояла,

а у Бога нас прошала?

А когда ты нас во чреве зачала,

тогда ты желание скончала,

к нам простерла любовь готову,

а мы познахом твою утробу.

Девятомесячное бо время

носила насеянное бремя,

в рождении скорби принимала,

их же ради себе конца чала.

Помиловавшу щедрому Богу,

подавшему нам на свет сей дорогу,

возрадовалася нас, родивше,

возликовствовала, отдоивше.

Едино же при тебе было благо

видети житие наше здраво.

Не утолиша тя темныя ночи,

не причащшеся сна твои очи;

не почуша повсечастны скуки

твои, о мати, легкия руки;

присно бо нас любя обымала

и непрестанно во уста целовала;

мягкими тела твои туки.

(давала) еси нам в руки;

от сосец реки выну млека стекоша,

а уста на питие привлекоша;

и тем же сладкое ти млеко пихом,

и тебя зело любихом.

Ты бо была еси наша радость,

всегдашняя медвенная сладость.

Не любила еси на нас напасти,

по всякой когда лютой напасти

всегда везде умом си летала,

нам же добра и счастия искала;

честь нашу грозою си хранила,

а нас присно любовию дарила,

врагов молитвами прогоняла,

а нас советами ограждала.

Всегда нам при тебе было благо,

о плодоносная наша мати.

егда мы с тобою, мати, жили,

ни о чем тогда не потужили;

кое ли дело тогда начали,

всякое с радостью скончали,

родительстии хранили твои молитвы,

наши присно сенитвы.

Не тяжка нам видела работа,

о доме бо была ти забота.

Всякую нашу злобну кручину

топила в жалкую ти пучину.

Теплых твоих молитв покрывало

всегда выну над нами стояло,

без пробуду бо при тебе спали,

а в деле урону не видали.

Ныне же тебе у нас не стало,

а нам попечение настало;

в немалом, о мати, быхом уроне,

яко не видехом тя во своем доме.

У того бо рук не воздеваешь,

от напастей нас не покрываешь,

не радуешися со враги за ны,

не отъемлеши нашея раны.

Осиротевши, престахом звати,

пресладкое твое имя, мати.

Не слышим же кличаща уклети;

востаните, любезнии дети,

На всяк бо день тя, мати, поминаем,

но жалости, ох, не обретаем.

Ко всем почтенном женам клонимся,

материю быти нам молимся,

но аще имя мати и срящем,

но твоей жалости не обрящем.

Едина убо рождьшая мати,

обыкла в детех обитати.

Почто нас ты уродила,

к нам, ох, путь заронила,

к нашим мольбам?

22.

Стих преболезненнаго воспоминания о озлоблении

кафоликов. (лл. 46—51)

По грехом нашим, на нашу страну,

попустил Господь такову беду:

облак темный всюду осени,

солнце в небеси скры своя лучи

и луна в нощи светлость помрачи,

но и звезды вся потемниша зрак,

и дневный свет преложися в мрак.

Тогда твари вся ужаснушася,

но и бездны вся содрогнушася,

егда адский зверь юзу разреши,

от заклепы твердых нагло искочи.

О коль яростно испусти свой яд

в кафолический красный вертоград!

Зело злобно враг тогда возреве,

кафоликов род мучить повеле,

святых пастырей вскоре истреби,

увы, жалостно огнем попали.

Четы иноков уловляхуся,

злым казнением умерщвляхуся,

всюду вернии закалаеми,

аки класове пожинаеми.

Тогда вернии горько плакаху,

увы жалостно, к Богу взываху:

Время лютости, Боже, сократи,

от мучительства, злаго защити!

Аще не твоя помощь сохранит,

то и избранных всех адский змий прельстит.

Ох увы, увы, скорбных оных дней,

ох увы, увы, лютых тех времен!

Како лютый зверь сад наш погуби,

вся древесия огнем попали!

Аще помянем благочестие

и пресветлое правоверие,

егда процветал крин церковный,

зело облистал чин священный,

то не можем быть без рыдания

и без скорбнаго воздыхания.

Ох, увы, благочестие,

увы древнее правоверие!

Кто лучи твоя тако погуби

и вся блистания мраком потемни?

Десяторожный зверь сие сотвори;

седмоглавый змий тако учини,

весь церковный чин, зверски преврати,

вся предания злобно измени.

Церкви Божии осквернишася,

тайнодействия вся лишишася,

что вси пастыри попленилися,

в еретичестве потопилися.

Оле бедствия нам без пастырей,

оле лютости без учителей!

По своим волям вси скитаемся,

от лютых зверей уязвляемся,

всюду вернии утесняеми,

от отечества изгоняеми.

За грехи наши днесь родилися,

в таковы беды попустилися!

Почто в юности мы не умрохом,

в самой младости мы не успохом?

Избежали бы сих плачевных дней

и не видали бы лютых сих зверей.

Увядает днесь благочестие,

процветает же злое все нечестие,

верных собори истребляются,

сонмы мерзостей умножаются.

Лжеучители почитаются,

на кафедрах вси возвышаются.

Вавилонская любодеица

и сквернавая чародеица

представляет всем чашу мерзости,

под прекрытием малой сладости,

а мы слабии тем прельщаемся,

сластолюбием уловляемся.

Вся пророчества совершаются

и предсказанная скончеваются.

Мы чего еще хощем ожидать,

посреди мира долго пребывать?

Уже жизнь наша сокращается

и день судный приближается.

Ужаснись, душе, суда страшнаго

и пришествия всеужаснаго!

Окрылись, душе, в крылы твердости,

растерзай, душе, мрежи прелести!

Ты поди, душе, в чащи темныя,

от мирских сует удаленныя,

постигай тамо верных мал собор,

укрывающихся посреди холмов.

Не страшись, душе, страху тленнаго,

но убойся ты огня вечнаго,

изливай, душе, реки слезныя,

посылай к Богу мольбы теплыя,

крепко на него во всем уповай,

во веки веком его прославляй.

23.

(лл. 79 об.—80).

Боже, зри мое смирение,

зри плачевныя моя дни,

Боже, зри мое огорчение,

и меня не обвини,

что я, смертная тварь, дерзаю,

говорю (с) своим творцом,

что я, грешный, нарицаю

безпорочнаго отцом.

Покажи путь ко спасению

и в сердцы утверди закон,

приклони ухо к молению

и услыши мой тяжкий стон.

Я тебе молитву слезну,

мой создатель, приношу:

даруй мне тишину любезну,

со смирением прошу.

Неищетны Боже, власти

беззаконных людей,

коя делают напасти,

токмо силою своей.

Не на то нам даны веки,

чтобы друг друга губить,

человеку человека

повелел творец любить.

24.

(лл. 51—54).

Слезы ливше о Сионе

и с сердечною тоской,

пел Израиль в Вавилоне,

пленный сидя над рекой:

Скучно жить в стране безбожной

без святаго алтаря,

где кумир и бог подложной

и власть надменнаго царя,

где святой закон в зазоре,

нету истины следа.

О велико наше горе,

жить с неверными беда!

Дни проводим мы в боязни,

нами трепет овладел;

ни за что мы терпим казни,

и орган наш онемел.

Вот и снова злое время

над вселенной взяло власть,

утаено правды племя,

терпят кроткие напасть.

Пала древняя святыня,

град духовный разорен,

и Сион, стал как пустыня,

весь закон в нем изменен.

С виду много блеску, славы

и наружной красоты,

а посмотришь на уставы —

все фальшивые цветы.

Род избранных весь разсеян,

сжат железною рукой,

опорочен и осмеян,

цену платят за покой.

Вспомнишь лишь минувшие годы,

слезы сронишь, не хотя, —

время мира и свободы, —

о прошедших днях грустя,

когда вера процветала

и любовь жила в сердцах,

всюду истина блистала,

был в народе Божий страх.

Воин, раб и царь на троне,

князь, святитель и купец

были все в одном законе —

земледелец и мудрец.

Все одну печать имели,

крест честной, небесный знак;

и в одной святой купели

омывали древний мрак.

Удалясь от мира в горы,

как пустынные орлы,

дев и иноков соборы

пели Вышнему хвалы.

Разширялись наши грани,

как на пир, мы шли на сечь,

цари наши брали дани,

сокрушали вражий мечь.

В древность было: с поля рати,

устрашенный враг бежал;

действом крестной благодати

мечь не столь их подражал.

Власть святители имели,

скажем, речь и чудеса;

и потом в земли не тлели,

их по смерти телеса.

Ныне люди только знают

посмеяться старине,

звезды на небе считают,

царства видят на луне,

видят там леса и горы,

степи, реки, всякой злак,

не проникнут их лишь взоры,

есть ли кофей да табак.

Вечно мир земной летает

и вертится день и нощь;

тех прелестник обретает,

кто благих дел весьма тощь.

24.

Стих узника-невольника.

(лл. 54—58 об.)

Поздно, поздно вечерами,

как утихнет весь народ

и осыплется звездами

необъятый неба свод,

тут в безмолвии глубоком

и в унылой тишине

в заключении жестоком,

запертой на едине,

узник тяжко воздыхает,

седя за полночь без сна,

песнь прощальну напевает

у тюремнаго окна:

Буйны ветры, полетите

в мой любимый край родной,

обо мне вес(т)ь отнесите,

что случилось здесь со мной.

Пус(т)ь друзья мои узнают,

мне страдать пришла чреда,

и меня не ожидают

в край любимый никогда.

День тот вечно не настанет,

чтобы на родине быть мне,

жизнь моя, грустя, завянет

в чужеплеменной стороне.

В пир веселый раз собрались

наши ближние друзья

и, собравшись, утешались;

в той беседе был и я.

Забыв горя и печали,

все сидели (в) вечеру,

и часы быстро пролетали,

но я мрачен был в пиру.

Что и тогда грусть меня томила,

робкой дух мной овладел,

буря на сердцы крутила,

отчего я сам не знал.

Вскоре таинство открылось:

этот пир несчастной был;

не напрасно сердце билось:

воли он меня лишил.

В клетку с крепкими стенами,

я за пир тот посажен,

за решотками, замками,

грозной стражей окружен;

кроме неба голубого

ничего не видно мне,

или штык у часового

просверкает лишь в окне.

И еще удар печальной

надо мною будет раз:

отошлют меня в край дальной

на изгнанье в Кавкас;

прикуют мою свободу

за кавкаскими горами,

всех лишат друзей и роду,

заключат навечно там.

Ни долин мне жаль цветущих

в русской родине моей,

ни лугов, ручьев текущих,

сел прекрасных и полей:

и остался сад прекрасной,

где бывало я гулял;

лишь по нем в грусти ужасной,

как бы сад тот не завял!

Вечной буду я изгнанник

и в чужой земли пришлец,

одинок, без крова, странник,

для родных живой мертвец.

С кем разсеять мысль унылу?

никого там не найдешь —

и с уныния в могилу

прежде времени пойдешь.

Племена там кочевыя

обитают в тех местах,

нравом дикия, презлыя,

на степи живут в шатрах.

Кончу жизнь мою в страданьи;

смертной час когда придет,

песнь надгробну во изгнанье

мне никто не воспоет.

Мне в отечестве том новом

ручейки будут друзья,

а пещера будет домом,

а постеля — сыра земля.

Час вечерний как настанет,

бор задремлет в тишине,

из-за туч луна проглянет,

тут прогулка будет мне.

Я тогда с душой унылой

с высоты кавкаских гор

в ту страну, где край мой милой,

устремлю печальной взор,

где остались мне родные

и любимые друзья,

где я видел дни златые,

утешался где жил я;

полечу туда мыслями;

с холму тех высоких гор,

ум мой свидится с друзьями;

там до тех пробудет пор,

как восток уж загорится

от небеснаго огня,

утреняя заря явится,

как посланница от дня.

Но судьбе я покоряюсь,

буду Вышняго просить,

чтобы дал мне власть и помощь;

я решаюсь все сносить.

Пус(т)ь меня терзает скука,

жизнь невольная томит,

ни изгнанье, ни разлука,

дух во мне не изменит.

И затем меня простите,

все друзья и край родной,

обо мне хоть раз вздохните,

кто любил вас всей душой.

25.

(лл. 134—149 об.)

Что за чудная перемена

и во всех делах измена?

Како мир весь давно прельстился,

Вавилоном сотворился?

Мало кто знает и о том,

что есть падший Вавилон:

Вавилон значит всякой злобы зияние

и всего мира слияние,

то есть — человецы вси прельстились,

умом и сердцем от Бога удалились;

не стены пали и опоны,

но церковные и гражданские законы,

егда взялася римская власть

и воцарилась всякая беззаконная сласть.

Двести лет во отступлении пребывают

и своего нечестия не познавают,

всяк своим мнением возвышаются,

яко былие от ветра качаются,

вси сребролюбием и суетою помрачени

паче камения сердцем ожесточени:

явная прелести примета,

зане не познали времена и лета.

За то никонияны и сектанты пали,

что проклятым жидам поревновали:

ибо жиды книгами и пророками возвышаются,

яко дети буквами украшаются,

токмо басням и родословиям вникают,

а пишемых книг отнюдь не понимают.

Не бы жиды в толику стремнину пали,

аще бы Данииловы седмицы со тщанием читали:

ангел Даниилу верно сказал,

до 483 летах Месию дожидати приказал.

Та же жиды, чюдесы Христовыми обогащени,

паче камения сердцем ожесточени,

аще бы писание понимали,

то не бы втораго Месию дожидали.

Тако и Россия паче всех мудростию возвышается,

антихристу паче, нежели Христу поклоня(е)тся.

А кто (не) ведает о том,

что чрез антихриста отдают дияволу поклон?

Какую имеют о сем поправу,

ибо отступницы сии вторые жиды по нраву?

Жиды на земли Христа укоряют,

а сии и на небеси распинают;

аще распинают Христа не руками,

но своими проклятыми нравы.

Мнятся вси сектанты разумом обогащени,

а уже двести лет сатаною поглощени:

двести лет уже искочил из адовых жерель

антихрист седмоглавый змий.

А кто в вере утвержен,

знает, како антихрист из отступников сложен:

вси за отступление и нечестивое дело

сотворились зверино тело.

Всяк бы православной внимал,

что Златоуст отступление за антихриста протолковал:

седмь глав на зверя коронами украшени —

седмь царств от века славою возвышени,

вси в разныя времена являлись,

а на церковь единомысленно вооружались;

десять рогов на звери являются —

всяк своею ересию возвышаются,

то есть не хотят о своем отступлении признатися,

ниже писанием вразумлятися;

сего ради и писания не понимают

и славу свою в студ полагают.

Всяк православный, внемли:

двурожный зверь исходит от земли.

Достоит твердо разумевати,

чтоб обоих зверей во единаго не слияти:

ибо седмоглавый зверь мучительством украшается,

а двурожный лжеучительством возвышается.

Отверзем, православные, слуха,

да разумеем во обоих сатанинскаго духа;

можно разуметь и самим,

что змий образ сатанин.

Да чистою верою всяк разумевает,

яко мир на две жены разделяет:

едину на звери седящую,

а другую от зверя в пустыню бежащую.

На звери жена — еретический раздор,

а двукрыльная жена — православный собор.

Едина гордостию и блудом возвышается,

а другая благоразумием украшается.

Тая едина спасается,

кая от всех людей сокрывается;

во слезах дни своя провождает,

мужеский пол раждает;

оставила в мире вся, елика

имеет — два крыла орла велика;

егда змий к ней приближается,

тогда на высоту безстрастия возвышается.

Это люди избранны,

кои в вере и в житии постоянны,

кии в мятеж мирский не прельстились

и антихристу не поклонились.

Господи творче, избави нас мирския суеты,

сподоби нас видети тоя красоты.

Жена на звери, перьями украшена,

а в раскоши и блуде зело совершенна,

велиим гласом кричит,

златолюбием и блудом всех к себе привлачит:

мнят мене, яко аз блудница,

а я сежу надо всем миром царица.

Это мнение разных толков,

сектантов и всех еретиков.

Аще сектою и чашкою разделяются,

а сей блуднице за едино поклоняются;

кождо сектою своею возвышаются,

а вечной муки не ужасаются.

Это явная картина,

что мирская жизнь всех ослепила,

сласти мира всего света милея,

того ради и антихрист сильнея.

Мнози и антихриста познавают,

а сей блуднице колена поклоняют;

аще бы часто писание прочитали,

то не бы в толикое нечестие пали.

Воистинну тмукрат окаяннии,

кои в вере и в житии непостояннии,

токмо суетою и безумием возвышаются,

а к писанию и перстом не касаются;

не дадутся таковым разума ключа,

но тма и нечувствие будет им вместо бича,

токмо миру и антихристу угождают,

а сатана мукою вечною всех награждает.

Нужно и поморцев прелесть разсмотрети

и сладкими стихами воспети.

Есть посреди мира поморцы,

кои крыющейся церкви явные злотворцы;

они вси единого корени были,

тогда как в пустыни жили,

а когда весь мир прельстился,

тогда и Петр Первый воцарился,

во всю Россию монифесты издавал,

крыющихся во свое царство вызывал;

тогда поморцы сразу и прельстились,

паки из пустыни в мир возвратились;

вси в записи в ревизии пали,

именем раскольничим себя записали.

Зверь каждаго во своем жилище жити утвердил

и печать свою на чело и на десницу наложил,

прелестию мира, яко магнитом, привлече,

дела и веру отсече.

Егда поморцы себя в раскольники записали,

много о том плакали и рыдали,

а когда начали в миру проживати

и много раскольниче имя похваляти,

тогда имели власть осмь лет крестити

и о своей прелести учити.

Паки зверь новые указы издавал

и тую пищу из уст их исторгал;

тогда вси без останка пали,

зверевы указы паче еуангелия облобызали,

по малу начали в мире проживати,

и свое благочестие забывати;

домы и фабрики созидали,

а христиан, яко разбойников, суду предавали.

Паки поморцы приступали к зверю,

просили хранить древнюю веру.

Зверь не мало не молчал

и умиленным гласом им отвечал:

вот я вам царь и Бог,

кроме тех крыющихся бегунов;

они едины спасаются,

кои по темным местам скитаются;

они указов моих не ужасают(ся),

но крестом на мя вооружаются;

тии писанием себе внушают

и всю силу мою разрушают.

Вси поморцы един корень похваляют,

а сами на разных сучках воспевают.

Ей, поморцы с никониянами смесились

и на двадцать сектов разделились;

в ревизии оставили все древнее благочестие;

вси, яко былие от ветра, пались,

на указах зверевых, яко на камени, основались,

по Ефрему вси защитницы змиевы

и верноподданные поклоницы зверевы,

за верных рабов от него познаваются,

на взыскание верных в горы посылаются;

никонианцы гонити их понужают,

а поморцы вязати нас начинают.

Увы, дожили до таких часов,

мнимыя христианы учинились горши бесов;

беси за едино сатане покоряются

и един на другого не вооружаются;

а поморцы, яко злодеев, нас гаждают

и в темницу, яко разбойников, всаждают.

Увы, какое нечестие стало,

чего и от века не бывало,

егда вси без останка пре(ль)стились

И затолковали, что злые дни прекратились;

когда поморцы в зверевы когти попали,

на Никона затолковали.

Овы из поморцев браки завели,

и в полную глубину нечестия избрели;

а иные чистое житие утвердили,

полную избу детей народили;

вся тварь за погибель человечю рыдают,

а они блудные браки затевают;

это не Божией судьбою

за браками еретическими блудят,

как за каменной стеною.

Во истинну нечестивое семя!

Ей, не познали антихристово время.

За таковую жизнь непостояную

бездна воструби, яко в трубу златокованую.

Вси оставили Бога, всех творца;

нет ни единаго храма, идеже несть мертвеца.

Во истину вси ученые невежи,

слово Божие не слышится нигде же,

еуангельския жилы пресекаются,

а зверевы указы выполняются.

Всякая секта похваляется,

злато и сребро по путем валяется;

тма и нечестие, яко мрак, вселеную помрачи,

из пропасти адовы искочи;

всяк во своем нечестии похваляются,

яко мертвии, по путем валяются;

не кому стало мертвых погребсти,

и от пути нечестия отвести и извести;

отец сына, мати дщерь обымают

и охапившися на путех помирают.

Ей, без писания всяка душа умирает от глада,

и там во аде не будет отрада;

не хощут писания с любовию посмотрети,

и там во адовых темницах будут горети.

Мир и суета не дает от сна востати

и тму нечестия познати;

овы и благочестие познати тщатся,

а к миру, яко магнитом, привлачатся;

овы и антихриста познавают,

а жен ради тому колена поклоняют.

Тако сие житие прельстило,

яко клеем, к жене и чадом прилепило:

лучше мнят некрещенным помирать,

нежели узу сию греховну растерзать.

Есть и вернии суетою помрачени,

паче камения ожесточени,

всегда на мирскую прелесть взирают,

смертный час и суд отнюд не воспоминают.

Егда всемирная труба возгласит,

тогда всяку прелесть разрушит.

Како сию прелесть познати

и тоя хитрости избежати?

Не иначе как в безмолвие упразднитися

и святым писанием просветитися;

первее хотяй к писанию приступати,

ей всякую страсть от ума оттрясати;

аще с кальными очесы приступают,

паче очи свои помрачают,

аще нечисте к писанию касаются,

оттого и вси ереси раждаются.

Ты же, о читателю, внемли

и отторгни ум свой от земли,

от человек всех удалися

и в безмолвие святым писанием вразумися:

святое писание более раю,

а там разума и премудрости нету краю;

тое вразумляет и умудряет,

и укрепляет, и утешает,

и муки вечной избавляет.

Суета зде мучить не оставляет

и там муку вечную приготовляет.

Кто может когда вразумитися,

егда о имении суетится?

Како может кто Христа и святых подражати,

не хотя корени злых оставляти?

Писати стихи кончаю

и любовию запечатлеваю.

Прошу люботрудне прочитати

и нашу худость не зазирати.

III.

Основные мотивы: Ожидание смерти, смерть, загробныя мытарства, страшный суд.

26.

(лл. 18—20)

Кто бы дал мне, яко птице, два пернатыя крыла,

полетел бы я на тот свет и узнал бы, что есть там,

и узнал бы, разсказал бы моим милым друзьям.

Но и несть сего не будет, не возможно улучить,

едина есть токмо смертная чаша своей горестию претит.

Мне не в сей день, но в другий сию чашу мне испить,

сего света мне на тот свет свою жизнь определить.

Что со мной тогда случится, неизвестен я всегда,

только есть одна надежда, моя вера во Христа,

кая вера и надежда многих грешных душ спасла,

покаянием согрешивших Христу Богу привела.

Возвещают нам писания те прекрасная места:

там растут и процветают древа райская всегда,

там рождают, умножают своего сладкаго плода,

там летают и воспевают птицы райския всегда,

там и несть ни дня, ни ноши, осияет свет всегда,

там несть ни зимы, ни лета, а всегдашняя весна —

во блаженнем тем покои у небеснаго отца.

Аминь.

27.

(лл. 94 об.—96).

Даждь ми, Господи,

о своих грехах поплакати!

И плачю я день и нощь,

я слезами умываюся.

И плакать мне надобно,

о своих грехах покаяться,

что приходит пора-времечко

отправляться в путь дороженьку,

в путь дорожку незнакомую:

посланы по меня посланники

от царя да от небеснаго,

от пресвятыя Богородицы.

Я делами не поправная,

у меня ответы не готовые!

Там мытарства будут частыя,

по мытарствам князи темные;

там вопросы будут грозные.

Погляжу я, многогрешная,

на восточную сторонушку,

не увижу ли я, грешная,

от дел да малой помощи,

своего я друга вернаго

я ангела хранителя,

повсечастнаго свидетеля:

не поможет ли моей беде,

не попросит ли прощеньица

у царя да у небеснаго,

у пресвятыя Богородицы,

у пречистой Божией Матери?

Не возмут ли меня, грешную,

ко стаду ко избранному,

ко царствию небесному,

ко престолу ко Господнему,

что со всеми святыми? Аминь.

28.

О блудном сыне

(лл. 123 об.—125).

Человек некто богатый

имел у себя два сына.

И рече юнейший отцу:

Си, отче, даждь ми часть от богатства.

Послушав отец благосердый,

разделив имение равне,

как старейшему и юнейшему,

не сделав обиды и меньшему.

Вскоре младой сын отбегает,

отчее богатство взимает;

отеческих недр не отлучился,

во чужой стране поселился.

Расточив богатство и дары,

данныя отеческой славы,

грех блудный изволи творити,

как в темной темнице сидети;

отступив от Бога злобою,

грех возлюбил сам сый собою:

Темность паче света желаю,

свыше благодати не чаю.

О горе мне, грешнику сущу,

горе благих дел не имущу!

Како на суд Божий явлюся,

како со святыми вселюся!

Пойду пред отцем умилюся,

негли в его недра вселюся;

пойду и реку ему смело:

согреших ти, отче, зело.

Видит отец сына грядуща,

умиленный разум имуща,

и, тек, нападе на него выю:

не тужи, аз грех твой омыю.

Перстень на руку полагает,

первую печать возлагает,

и в сей красоте сподобляет,

в древнюю одежду облекают.

Глаголет старшему сыну:

сей бо есть меньший брат твой выну.

29.

О памяти смертнаго часа.

(лл. 83 об.—89).

Душе моя, помысли смертный час!

Внезапу смерть тогда похитит нас,

без милости бо смерть тогда пленит,

прелестной жизни тя, душе, лишит,

на слезы всех стоящих ту не зрит,

свирепо вдруг похитит, во гроб вселит.

Богатство, чести презирает,

в могиле темной всех равняет,

любезную юность умерщвляет,

червям на пищу предлагает.

Доброту всю телесную истлит,

в зловонной смрад и гной все претворит.

Чертогов светлых вместо и полат

вселяет грешных души все во ад

и вместо красных всех одежд драгих

повергает бедных во гроб нагих.

В пресладких еств и вместо всех снедей

наполнит внутрь пресмрадных тех червей.

Рабов премногих и вместо всех слуг

обступит полк диявольский вокруг.

Хотя бы был на всех земных твой страх,

но будет превращен в земный той прах.

Ужасный страх тогда бывает,

егда час смертный постигает.

Душа трепещущи исходит,

и очи ко ангелом возводит,

умильно всюду обзирает,

уже никто ей помогает.

Отец и мать и други вся стоят,

умильно со слезами токмо зрят;

и тщатся вси из дому изнести,

чтоб вскоре тело в землю погребсти.

Убойся, о душе, часа того

и присно ожидай приход его:

внезапно он ко всем приходит

и в жизнь другую всех приводит.

Отстань, душе, от скверных дел своих,

и яко смрадный (т)руп поверзи их,

бежи от суетныя чести,

и презри все бесовския лести.

Мир всех живущих в нем прельщает,

богатство тленным ослепляет.

Бежи из мира во пустыню,

в любезну всем святым густыню.

Святии грады оставляли,

в пустыню лучше жить желали,

чертоги царски презирали,

и все богатство повергали,

охотно в дебри уходили

и в местах непроходных жили,

в слезах и плачи жизнь кончали;

за то небесный рай прияли,

идеже вечно будут ликовати

со ангелы торжествовати.

Уже, душе, при дверях смерть стоит,

серпы и мечь готов в руках держит,

но повеления от Бога ждет:

егда ссещи тебя Господь пошлет,

тогда тебе внезапно умертвит

и всех костей составы разрушит.

Прелестная минется,

как дым по воздуху разойдется,

похитит не готова тя во всем,

хотя бы был и царь в мире сем,

и поймет тя без дела блага,

пред судиею поставит нага.

И что, душе, к судии тогда речешь,

когда без добрых дел к нему пойдешь?

Никто за тя не может отвещать,

ни царь, ни князь, ни отец, ни мать.

Престрашный глас Господь к тебе речет,

во адскую дебрь жить вечно тя пошлет.

Там мурины престрашнии вси живут

и муки грозным шумом вси ревут.

В тех муках ты не можеши истлеть,

но вечно будешь в пламени гореть,

с велиим воплем будеши вопить,

чтобы пламени геенскаго избыть,

от горести власы начнешь терзать

и час рождения будешь проклинать.

Бездельна грешных будет там молва,

не презрит Бог на слезы их тогда,

но и славы райской оных удалит,

под землею с бесы вечно жить вселит.

Уже оттоле не изыдешь,

когда во ад под землю снидешь;

хоть вечну скорбь там будеши иметь,

уже Христа во веки не узреть,

но токмо будешь ты в смоле кипеть

и во пламени геенском там гореть.

Увы, коль люто будешь там страдать,

но мукам тем отрады не видать!

Избави, Боже, грешных нас от мук,

исхити, творче, из бесовских рук,

творец, ибо ты твари всей един,

поем тебе мы славу в век. Аминь.

30.

О памяти смертнаго часа.

(лл. 89—91).

Взирай с прилежанием, тленный человече,

како век твой проходит и смерть недалече.

Готовися на всяк час, рыдай со слезами,

да не похитит тебе смерть со злыми делами.

Ангел же твой хранитель тебе извествует,

краткость бо жизни твоея перстом показует:

солнце скоро шествует с востока на запад,

текут времена и лета в мигновении ока.

Содержай мечь отмщения во своей деснице,

увещает тя, всегда глаголет сице:

убойся сего меча, отселе покайся,

да не посечет тя мечь, зело ужаснися.

Приидите, вси людие, к вере просвещенней,

грядите во святый храм, кротцы и смиренни,

молитву прилежно к Богу возсылайте

и на сие писание умильно взирайте.

Прочитай всяк усердно, много прослезися,

от ревности многия сердцем умилися,

како смерть вселютая серпом пожинает,

вкупе старцы и младенцы отселе взимает,

преселяет на он мир, на вечныя веки.

Возрим мы, братие, на древние роды:

где царь, князь и воин, богатой и убогой?

Что тя может убежати, смертная кончина?

Разве той тя упремудрит, кто свет оный купит!

Даждь нам, Слове Божий, слезный источник,

да плачю и рыдаю, грехи отмываю.

Призри, Боже, в вышних на вся человеки,

да не потопит нас грех суетнаго мира,

на он век жизни посылает

от мира на веки вечныя.

Аминь.

31.

О исходе души от тела.

(лл. 91 об.—94 об.).

Человек живет на земли, как трава растет;

всяка слава человеча, яко цвет цветет.

В вечеру человек в беседе здрав и весел седит,

а поутру человек той уже во гробе лежит;

ясны очи помрачилися, язык замолчал,

все уды онемели и недвижим весь стал.

Душа с телом раставалась, как птенец со гнездом,

возлетает и восходит в незнакомый мир,

оставляет все житейское попечение,

честь и славу и богатство маловременное,

забывает отца и мать и жену и чад своих,

преселяется во ин век безконечный;

тамо зрит лица и вещи преужасныя,

добрых ангел и воздушных духи темные.

Вопрошают душу ангели об делах ея,

не дают ей ни малейшаго послабления:

Ты куда, душе, быстро течешь путем своим?

Ты должна здесь во делах своих оправдитися;

вспомни, как на оном свете во грехах жила;

здесь грехами твоими, как сетьми, свяжут тя.

Встрепетавши же, тут душа вскричала жалостно:

Вы помилуйте, помилуйте вы, добрии ангели,

не отдайте мя, несчастную, в руки злых духов,

но ведите мя ко Господу милосердому;

я при смерти в делах своих покаялась,

в коих волен мидосердый Бог простит меня.

Вы же что, мои друзи, ближнии сродницы,

остояще гроб и тело лобызаете?

Вы почто меня водою омываете,

не омывшагося слезами пред Господем?

Вы почто меня в ризы светлыя облачаете,

не облекшагося в ризы брачныя?

Вы почто свещи надо мною возжигаете,

не возжег бо я светильника душевнаго?

Вы почто псалмы и песни воспеваете,

не воспел бо я в животе своем песни духовныя?

Но прошу от вас последняго послушания:

вы раздайте мое имение нищим странником;

их молитвы и слезы теплыя Бог послушает

и подаст для их прощение грехом моим.

За то сами вы от Господа услышите:

приидите, благословении отца моего,

вы наследуйте уготовааное вам царствие

со избранными святыми, мне послужившими.

Аминь.

32.

(лл. 61 об.—63 об.).

С другом я вчера сидел,

зрю на смертный предел.

О горе мне, о горе

мне великое!

Плоть мою во гроб кладут,

а душу же на суд ведут.

О горе мне, о горе

мне великое!

Милости не будет там,

не помиловал я сам.

О горе мне, о горе

мне великое!

Друга верна нет со мной,

скрылся свет хранитель мой.

О горе мне, о горе

мне великое!

Мимо царство прохожу,

горько плачу и гляжу.

О горе мне, о горе

мне великое!

Царство горькослезно зрю

и премного говорю.

О горе мне, о горе

мне великое!

Что же скоро так спешишь,

что же в царство не влетишь?

О горе мне, о горе

мне великое!

Царство всех святых есть дом,

а грешников не будет в нем.

О горе мне, о горе

мне великое!

Ты прости, прекрасной рай,

во иной иду я край.

О горе мне, о горе

мне великое!

Вечно не узрю я тебя,

в бездну предал я себя.

О горе мне, о горе

мне великое!

Предал сатане, бесом,

злым делателем псом.

О горе мне, о горе

мне великое!

С ними мучуся всегда,

не пущают никуда.

О горе мне, о горе

мне великое!

Весь я в пламени стою

и плачевно вопию.

О горе мне, о горе

мне великое!

Каплю требую воды

от прегорчайшия беды.

О горе мне, о горе

мне великое!

Смолу и огнь я пию,

за прегордую жизнь мою.

О горе мне, о горе

мне великое!

Я на вольном свете жил,

вкрайне Бога раздражил.

О горе мне, о горе

мне великое!

Бога моего забыл,

сатану же возлюбил.

О горе мне, о горе

мне великое!

Твари, а не творцу служил,

жадно чрево обожил.

О горе мне, о горе

мне великое!

Бога всуе призывал,

а сего страху не внимал.

О горе мне, о горе

мне великое!

Дни воскресны не почел,

во грехах зле дни провел.

О горе мне, о горе

мне великое!

Не почел отца и мать,

все старался раздражать.

О горе мне, о горе

мне великое!

Я в прелюбодеех был,

кратку сладость возлюбил.

О горе мне, о горе

мне великое!

В душегубстве виноват:

от меня убит мой брат.

О горе мне, о горе

мне великое!

Ничему не верил я,

жил как пес и свинья.

О горе мне, о горе

мне великое!

Всякий грех творил стократ,

не желал райских полат.

О горе мне, о горе

мне великое!

Все законы преступил,

вкрайне Бога хульник был.

О горе мне, о горе

мне великое!

Каяться я (не) хотел,

Бога дух мой не имел.

О горе мне, о горе

мне великое!

33.

(лл. 76—79).

Господь грядет в полунощи, жених идет со славою,

со ангелы-архангелы прославити святых своих,

а грешником комуждо их воздати им мучение.

Егда снидут архангели по Божию велению,

ужасно они возгласят и грозно тогда вострубят.

Егда трубы возопиют и мертвые вся воззовут,

небеса тогда ужаснутся и земля та вся вострепещет,

тогда вся тварь устрашится, концы земли содрогнутся,

прекрасное солнце лучи своя сокрыет вся,

луна тогда пресветлая престанет от течения,

звезды тогда небесныя вси купно испадают,

тогда вся тварь колеблема и сжигаема растаются.

Егда с небес подвигнутся вси ангели-архангели,

велит Господь поставити престол его среди земли.

Егда сядет на престоле святыя славы своея,

тогда ему поклонятся вся племена земная,

судить будет племена вся грешныя судом своим праведным

Тогда осудятся вси грешнии, отъидут вси со диаволом.

Ко грешником рече Господь: Идите вы, проклятии,

во огнь вечный безконечный, на вечное мучение.

Тогда рекут вси грешнии; Кто нас измет от мучения?

Уже нет нам ныне милости, от всех творца создателя

никто же нас не помилует, но идем мы во тму кромешнюю;

на нас Господь прогневался, лице свое отвратил от нас:

к кому ныне прибегнем мы и кому печаль поведаем

кроме тебе, создатель мой? Прости ты нас во всех грехах!

Уже мы многогрешние, всему миру прелестные,

о коль мы, окаяние, иже всем грехам повинные,

во всех грехах тебе каемся, прости ты нас, небесной царь,

владыко царю небесный, прости ты нас во всех грехах!

Тогда речет царь страшный к беззаконником:

Вам несть ныне прощения и никакого милосердия

и несть вам прощения, ни грехом вашим отпущения;

ни слез ваших приемлю, ни плача, ни рыдания,

ни сердечнаго от персей ваших воздыхания;

и несть вам покаяния, от злых мук свобождения;

умильнаго моления никогда же слышах от уст ваших;

идите вы, проклятии, во огнь вечный со диаволом.

Речет Господь ко праведным: Идите вы в радость вечную,

со ангелы-архангелы, наследите жизнь вечную,

во вечное веселие, во царствие небесное.