Статьи о записи старообрядцев в раскол, заметка о странниках Ярославского края и автобиография Смирнова-Залесского М. И.

 

31 декабря 1930 г.

 

Оглавление

 

1. История переписи Выговцев по описанию И. Филипова

2. Старообрядцы-филиповцы: их взгляды на запись в раскол и практика

3. Заметка о причинах усиления странников в Ярославской губ.

4. Автобиография Смирнова-Залесск. М. И.

 

История переписи Выговцев по описанию И. Филипова.

 

Первая более систематически проведенная перепись Выговцев была произведена властями после подания знаменитых ответов на вопросы члена Синода иеромонаха Неофита.

Неофит приехал на Олонецкие Петровские заводы 22-го Сентября 1722 года с пунктами, книгами указами ... (Старообрядцы-поморцы, очерк, стр. 11).

Вопросы Неофита в количестве 106 были даны Выговцам в начале Декабря того же года а ответы на них Неофиту вручили 28-го Июня 1723 года. (Там же, стр. 24 и 27).

Филипов в своей истории отмечает что после подания ответов Неофиту, на Выговских жителей наложили двойные подати, такожде и женский пол переписаша и наложиша подати. (История, гл. 39, стр. 189).

Нужно предполагать что двойной оклад наложен был только на тех которые взошли в перепись, но таковых было не более, как третья часть, остальные, в большинстве уклонились от записи в раскол и под двойной оклад как противной их религиозному убеждению.

Перепись в общежитии на Выге производил тогда подполковник Петр Неплюев, кротко со смирением, как говорит о том сказание, в скиты не ездил: очевидно, где сколько сказали столько и записал. Такое важное дело переписи и обложения двойным окладом, сложилось у Выговцев в то время весьма благополучно. (Смирнова Споры и разделения, стр. 351).

На описании новой комиссии снаряженной от Сената и Синода под начальством ассесора Квашнина-Самарина* (* Из духовных лиц в составе комиссии находились: Кириловскаго монастыря Архимандрит Вавила и свящ. Симоновой церкви Иван Григорьев. См. Есипова, том 1, стр. 385. Раскольничьи дела.), и вызванной клеветническими доносами некоего Ивана Ивановича Круглого, Филипов останавливается с большими подробностями. Во-первых он отмечает, что им хотелось заблаговременно от себя составленной челобитной донос Круглаго предотвратить, дать о себе объяснения, но сделать то не успели. Выборный для такого дела Мануил Петров приехав в столицу Выговцам сообщил, что подавать доношение невозможно и не примут, уже в Сенате указы и посылку готовят, а какого содержания указы, про то никто не сказывает, только слухи есть от сторонних, что доношение о том, будто-бы Бога не молят за его Императорское Величество. И потому требуется по Синодальному доношению, особь всех жителей Выговской пустыни допрашивать, с коих градов кто есть, и кем подговорены и научены, и кем приняты, и как и давно-ли, и кем перекрещиваны, и все-ли в подушную перепись и под двойной оклад записаны, и платят-ли деньги, всякого человека допросить и свидетельствовать с книгами переписными. (История, гл. 7, стр. 382).

Самарин взял с Олонца книги переписные Суземския и приехал с Олонца  к Выговскому общежитию чрез Петровские заводы, всех их в составе комиссии поехало с ним слишком сорок человек со оружием и штыками и шпагами. (гл. 10, стр. 390).

Мы оставляем описание того страха и смятения пустынножителей услышавших о приезде комиссии, но историк отмечает и то, что Самарин приехал смирно и остановившись в монастыре сначала разместился по квартирам, где кому стоять удобнее, и, затем потребовал к себе на допросы выборных от общежития, хороших и честных людей, которые бы не наговорили лишняго на себя, а также и на прочих. (гл. 12, стр. 394).

Вопросы выборным предлагались подобные вышеписанным, и на первое время Выговцы уговорились не показывать своего настоятеля Симеона Д. говоря, что он уехал в Каргополь по делам и когда будет обратно неизвестно, а сами поместили его скрытно в келью пономаря близ часовни, и держали ее на замке. А вечером по окончании допросов ходили к нему для обсуждения. Самарин от выборных потребовал подписки, во сколько дней они могут представить им Симеона, в противном случае, они будут арестованы. Вынужденные насилием Мануил Петров и Иван Филипов, подписались предоставить его в 5-ть дней и это с ведома Симеона потому что они тайком с ним переговорились. (стран. 393).

Самарину о Симеоне кто-то донес, и тогда он начал требовать грозно: «Семена Вторушина давайте самого на лицо, он сидит у вас в кельи запертой, и вы не показываете!». Те отпирались что не знаем, его нет, а сами, между тем, советовали Симеону ночью выйти из Монастыря; а днем приехать как нибудь с дороги. Но так почему-то скоро не сделали. На следующий день, Самарин сам пошел в ту келью где скрывался Симеон и нашел его в чулане. Спросив кто это, он получил ответ: «Аз есмь Симеон только что приехавший, хотел к вам явиться но еще не успел». Тот не поверил ответу Симеона о приезде, и забрав его в допросную начал допрашивать по пунктам, целый день в допросе держал, и посадил затем под арест с оковами. (гл. 12 и 13. стр. 395 и 396).

Потом потребовали к допросу Мануила Петрова а после него Ивана Филипова и прочих по уговору Круглого и по пунктам, и приказал монастырским кои есть на лицо всех загнать в комиссии и по росписи кликал и перебирал. (глава 14, стр. 398-9).

Ниже сказано что Самарин допрашивал по списку Неплюева. (стр. 413).

Но так как по доносу Круглого и по списку Неплюева, многих в монастыре не оказалось и сыскать было трудно, то Самарин, взяв у Мануила Петр. и Ивана Фил. подписку под смертною казнию представить кто где, и видя что без продолжительнаго розыску и выжиданий, ничего дельного не выйдет, дал приказание готовить подводы для выезда из общежития в село Шунгу.

К уходу комиссии из Суземка наталкивало их еще и то обстоятельство, что везде были видны приготовления к горению: щиты у окон и на перекладинах бересто и смолье, не только около стен но даже и на крыше часовни.

Так же на Лексе и в скитах многие напуганные ужасами комиссии готовы были гореть и только ждали почину. Сами увещатели стояли к мысли о горении на полудороге. (История стр. 393, 400-404).

Комиссия уехала из монастыря Марта в 30-й день (1738 или 39-го года).

Прибывши в село Шунга они разместились по квартирам где кому удобнее, в одной избе сделали канцелярию, и опять принялись допрашивать арестованных, которых тоже забрали с собой. Первым допрашивали опять Симеона Д. и весьма жестоко истязали на допросах а о чем допрашивали никто того не знает, никого не пускали, и говорить с ним солдаты не дали. После Денисова призвали к допросу Мануила Петр. потом Ивана Филипова и Даниила Матф. и прочих арестованных и женский пол всех жестоко истязали, и, при допросе всем арестованным заказали никому не сказывать своих показаний, в том все арестованные и подписались. (гл. 17, стр. 407 и 408).

Так они работали всю вербную неделю и на последней страстной седмице в первые дни всех переводили к допросам, а на Пасху все допросы сготовили и начисто переписали. (гл. 17, стр. 408).

Самарин свою работу т. е. копии с допросов и показаний отослал в Тайную секретных дел канцелярию; там их не скоро разсмотрели и сделали доклад в кабинет, здесь опять разсмотрение, и вынесенный приговор отослали обратно в Тайную, и в том времени прошло без малого все лето.

Самарин между тем производил допрос Выговских жителей по списку Неплюева а которые не записаны были, или поступили уже после переписи, то кто их принимал, крестили-ли вновь или так приняты и проч.

Под осень многие из женскаго пола из скитов ходили к переписи, их тоже допрашивали по вышесказанному, и в большинстве указывали в приеме на Даниила и Андрея (уже умерших), а о крещении кто как, говорили что крещен с млада и потому не помнят, другие сказывали просто что от попов, иные от соловецких старцев по старопечатным книгам и вновь не перекрещиваны: а другие сказали, что и вновь крещены, кто как сказал, так и записывали. (гл. 21, стр. 413).

Постепенно подчиняясь переписи Выговцы, между тем, нашли возможным секретно от комиссии послать в столицу человека чтобы заблаговременно узнать свои дела и решение их в Тайной. И там чрез знакомых послу удалось узнать что в Тайной вынесен приговор, чтобы Симеона Вторушина с товарищи освободить и ждали о том указа от верховной власти. Указ все так и не поступал, но о поездке в Тайную от слухов узнал и Самарин, сперва он жестоко потязал выборных зачем без его ведому послали и даже заподозрил что слухи о выпуске арестованных ложные, но его уверили письмом из Питера, а более было нечем.

Прошел еще месяц а указа все нет и слуху о том от властей не было. Тогда Выговские общежители решили послать еще человека в столицу уже с ведома Самарина. Тот не возбранил и потому наскоре собрали в дорогу некоего Никиту Филимонова, которой съехал в Питер, и чрез новые ходатайства и подарки указ был сготовлен. Подлинной запечатали с наказом для передачи Самарину, а копию с него дали на руки посланному. Никита, обрадованный успехом дела наскоре приехал на подворье в Шуньгу, а на следующий день ранним утром явился к Самарину и вручил ему указ. Получив указ, Самарин объявил содержание его Архимандриту и в скором времени, волей-неволей они должны были освободить арестованных. Освободили, конечно с порукой за них местных жителей, и добрые Шунжане не замедлили собраться и охотно в поруке подпись свою дали.

Так Симеон с товарищами получили освобождение, и все Выговское общежитие было тем до крайности обрадовано. (История, стр. 415-416, гл. )

Самарин дело своей переписи все продолжал, и с монастыря и из скитов к нему все мужеский и женский пол продолжали ходить записываться. В допросах по прежнему писал кто откуда, с города, погоста, волости или деревни: когда вышли, кто вывел, крестил, исповедал и тому под. (гл. 23, стр. 419).

Затем он совершил поездку чрез Суземок в Водлозерской погост тоже для допросов и на проезде остановился на Лексе в женском монастыре, досматривал, и кои в Шунге не были тех перекликал и записывал, обходился милостиво и смирно, никого не озлоблял и не истязал. Производя так перепись, он о своей работе писал отписки и доклады в Петербург ко властям, испрашивая у них указания и направки для дальнейшей своей деятельности: стоять-ли тут ему с комиссией, или выезжать куда в другое место.

Архимандриту тоже по видимому надоело возиться с раскольниками, он натешился такой работой, и у своих властей просил тоже перемены выставив причиной тому необходимые дела по монастырю. Сменить его власти обещали, но указ о том в Новгороде был получен с немалым опозданием, а тем временем Самарин неполучая ничего, приостановил свою работу и уехал в Петербург. Он намерен был там членам Синода лично сдать дела, но они к его огорчению дел не приняли, и хотели чтобы он вернулся обратно по той причине, что без указу и требования самовольно выехал не окончив дела.

Самарин подал доношение об отставке в Сенат и получил желаемое: его отменили от начальства в комиссии. (глава 26, стр. 422).

Синод решал дела по своему: он приказал Кириловскому Архимандриту и подъячему Михаилу ехать назад в Олонецк и там сдать дела по производству комиссии вновь определенному с Новгородскаго разряда Архимандриту Иверскаго монастыря Авраамию.

Таким образом по отбытии Самарина верховным руководителем всей комиссии оказалось духовное лицо. В его распоряжении были все указы инструкции и конвой солдат. Эта злохудожная душа, покрытая формой монашеской одежды, как инок мироотречник, а тем более Архимандрит, повел дело поимки и переписи раскольников с большим коварством и лестию.

Наш историк Филипов рисует Авраамия в довольно непривлекательных чертах и из такой характеристики видно что это было лицо вполне пригодное для такого рода поручений.

Главное, он был лично знакомый Выговцам бывал часто у них в общежитии и беседовал с ними о предметах веры, также и Выговские скитники в бытность Авраамия игуменом в Палеостровском монастыре, тоже часто бывали у Авраамия, и в знак любезности, он отводил гостям особую келью для отправления Богослужения по своим обрядам и обычаям. Их знакомство, по Филипову, распространялось еще дальше: дочь одного мужика, молодую девицу лично знакомую Авраамию, он выдавал к Семену Д. в монастырь прося выучить грамоте и в возрасте поберечь и Симеон эту девицу принял и поручил учить. Уже по отъезде Авраамия в Новгород в бытность его служения на должности Архимандрита Иверскаго монастыря, он с Симеоном Д. обменивался любезными посланиями и посылочками. (История, стр. 425).

Когда Авраамию стало известно что Архимандрит Кириловскаго монастыря просит отставки и от Синода в Новгород дан указ о замещении той должности из Новгородскаго разряда, то Авраамий написал просьбу в Петербург, чтобы разрешили ему поступить на то место, понеже ему, как того места жителю, все места и лица вполне известны, равно же порядки и обычаи их прожития он хорошо знает. Своим друзьям и знакомым в Петербурге он писал тоже просьбу чтобы по возможности поддержали и похлопотали за него. Итак при помощи друзей, сей Авраамий получил назначение быть правителем комиссии, и рад был что его желание исполнилось. Держа при себе указ посланный на его имя, он взял в подручные себе попа Софийскаго собора что в Новгороде и еще несколько человек служилых и прямо, чрез Олонецк проеха в Шунский погост и затем в Палеостровский монастырь, как место своего прежняго служения.

Выговцы о приезде Авраамия скоро узнали. Они сочли нужным, нарядить к нему депутацию с гостинцами в количестве трех лиц, Ман. Петр. Стахия Осип. и Федора Семен., которые придя к Авраамию с поклоном передали небольшие гостинцы от общежития, и тут же пригласили Авраамия к себе в монастырь побывать в гости. Авраамий принял послов любезно, поговорил с ними ласково и смирно, и на приглашение в гости, обещал скоро быть. С радостию он собрался в Выговское общежитие, взяв с собой подручнаго себе попа, и еще некоторых из своих служителей. Семен Д. встретил Авраамия тоже вежливо, хотя болел уже ночами но вышел на крыльцо и введя в келью чем можно угостили своих гостей, но подарков, говорит Филипов, дали немного: обще со старостой подариша ему зверьми рублей на 30-ть, да Сим. Д. от себя золотыми дал столько же. (История, стр. 429).

Погостив еще кое где в скитах, Авраамий с подручными уехал обратно не вполне удовлетворенным. Денисов, это более других предвидел, он предлагал выборным из братий, что с этой личностию нужно бы поусловиться: ово дать, а ово посулить. Но слова его были не приняты. Те возразили, что де ему, т. е. Авраамию, дела до нас никакого нет, да и давать-то ему не за что, успеют еще дать как потребуется, да и давать-то стало нечего негде взять. (История, стр. 429).

Впоследствии такие слова кто-то постарался передать самому Авраамию, и тот сильно гневался на Выговцев за такие отзывы. Ктому же на содержание Авраамия с подручными Выговцы тоже ничего не давали, а как был Самарин, то комиссию довольствовали всем: хлебом и рыбой, вином и всякими потребами. (История, стр. 490-491).

Некоторые из Шунских жителей говорили даже самому Авраамию что де, тебя нисколько не почитают и кормов не дают и тем еще более озлобляли Авраамия, потому он и стал приближать к себе лиц, чем либо недовольных на Выговцев, а таковых было немало. У таких лиц Авраамий удобно выведывал о том сколько от перебору Самарина укрылось, и где проживают, кто их и вперед укрывает, принимает к себе в домы и проч. (стр. 433 и 435).

Далее: он знал и ранее, сколько при каком празднике крестят, кто говорит поучения, кто в домы ходит и требы исправляет. Все показания с избытком он записывал, а лица, коих допрашивал обязывал подпиской в том, что лиц требы исправляющих имать и приводить в комиссию при том, самих допрошенных он отпускал со откупом чрез поруку. (История, стр. 425, 432).

Затем, Авраамий делал справки и проверял, насколько прежния показания неправильны, о времени приема вновь пришедших и лицах кто их принимал вновь крестил и тому под.

Филипов в истории отмечает, что допросы свои Авраамий сопровождал пытками, битьем батогами и по нескольку раз, так что добивался от них показаний каких хотел. (История, стр. 432).

И при всем том, он в весьма широких размерах проводил взяточничество, без стыда вымогал себе все чего хотел, и деньги, и вещи, и животных, и получив взятку делал еще горше и несноснее. (стран. 435, 438 и 439).

В течении одного года своей работы он привел в ужас и смятение весь Суземок, и только тогда жители оного немного свободнее вздохнули когда по случаю смерти имп. Анны Иоанновны последовавшей 17-го Октября 1740 года (Б. Энцикл. т. 1, стр. 664), Авраамия указом потребовали в Петербург на погребение царицы, и проезжая через Олонецк, он хвалился пред местными властями своей работой, говоря, что другому и в 30-ть лет не сыскать того, что он годом обвинений и пороков на раскольников наискал. (История, стр. 433, 435 и 439).

Наместник, оставленный Авраамием для продолжения работы комиссии, его подручный поп, поступал в допросах также сурово и жестоко: наполнял свои руки взятками и озлоблял скитских жителей, но в Марте месяце 1741 года, и на его имя последовал указ с Новгородскаго разряда чтобы попу с командой выехать в Новгород, а на то место назначают новую команду из 7-ми человек солдат, а руководителем быть Палеостровскому строителю иеромонаху Феофилакту. (История, стр. 440 и 441).

Пред Выговцами встала новая гроза. Филипов говорит, что со всего Суземка и из общежития собрались все люди, и начали думать, как им поступать при новом руководителе комиссии: задаривать его надежды в том полагали мало, горький опыт с Авраамием, был у всех на свежей памяти. Подумавши довольно положились на том, что нужно написать ко властям челобитную новую: выявить в ней свое первое житье и ту челобитную которая была подана первое в Сенат, и попросить извинения за тех что оказались у них незаписаны и под двойной оклад не положены, потому что это сделано ими не по намерению чтобы скрыться, а ово от простоты и неведения, а иное и от того что они нищи и бедны, стары и увечны, пришли после и кормятся Бога ради.

И просили о своей вине произшедшей от простоты и неведения у властей милости и прощения, и что бы они по своему усмотрению сделали разбор, которые Бога ради живут тех к ним причислили, а насильно пришедших и безчинно живущих и без послушания, тех к ним не причислять, а учинить о них по указу.

И послаша челобитников в Петербург и с ними живых оленей штук 60-ть. Пока Стахий раздавал подарки оленей коих во дворец а иное господам, а тем временем челобитчики подали свое доношение, и слезно жаловались на жестокия истязания Архимандрита (Игнатия) и просили защиты от таких злодеяний. Синод по их просьбе давал доношение в Сенат, что бы послали туда для производства дела Офицера с командой но в Сенате дел скоро не решали, и дел разных накопилось там очень много.

Скитские общежители и все прочии видя что у челобитчиков дело к их пользе не спеется, написали еще и в комиссию доношение, что мы людей для продолжения переписи пробовали-было высылать но нейдут отпираются понеже слышат там разныя истязания и пытки, а посылать насильно опасаемся что бы чего лихого над собой не сделали, и не быть бы нам в том виновными. Они отзываются что де у нас послано доношение в Сенат и принято, потому, пока на него не последует решения, до тех пор ходить в комиссию к допросам и подписываться они не будут. (История, стр. 441-442).

Между тем Выговцы слышали что на место Авраамия назначается от Синода Архимандрит Коптев Новгородскаго Хутыня монастыря, и к этой личности уполномоченный от Выга Мануил Петров бывши в то время в Петербурге ходил на свидание и с ним переговорил, и Коптев уже отправился в Новгород, и хотел до полой воды прибыть в Шунгу и там ожидать из Сената Офицера с командой. (История, стр. 443).

1741-й год был особенно для Выговцев тяжел и неприятен. Во всех скитах и поселках был хлебный недород, привозного хлеба запасли тоже недостаточно и поэтому предполагалась большая скудость и недовольство. Коптев, руководитель комиссии это мог знать, и потому он не хотел приниматься за работу, посылал от себя человека в Петербург, прося себе отмены от начальства в комиссии, но посол никакого решения ему не доставил. В Сенате собранье было не полное, особенных покровителей Выговцам не оказалось, и потому там определили, необходимо потребовать из Синода точных сведений, что Самариным сделано, и что еще не сделано по указу. Это Выговцам было тоже не с руку. Они сготовили еще доношение на имя самой Императрицы, выявляя в нем что члены комиссии большого дела не делают, а только между собой враждуют и друг на друга доносят разные крамолы, и жителей местных зацепляют, и себе наживают а корм оным все наши ставят. (стр. 445).

Справив челобитную выборный уехал с ней в Петербург, но царице ее не подал, знакомые люди и друзья его к тому не потакнули, а другое: он ожидал что в Сенате на прежнее доношение учинено будет. (тамже, стр. 445).

В то время в высших правительственных кругах государства происходила важная перемена. Воцарилась Елизавета Петровна, дочь Петра 1-го, и в связи с тем, властям была поддержака, особенно, немцам по национальности. Потом, все подготовлялись к коронационным торжествам, и при таком переустройстве течение обыкновенных дел приостановлялось.

Несмотря на то, Выговцы написали новую челобитную и нашли возможность вручить оную Государыне до коронации. При том, они поднесли ей икону створы большие медные золоченые и она приняла все милостиво. Напомянули, и об оленях и тех велела пригнать. (История, стран. 446-7).

Оленей до коронации они доставить в столицу не успели. Запасных у себя не было. Выборной съехал на Мезень и не успел купить все уже распроданы, и остановившись пьянствовал тут около 2-х недель. Потом послали человека за оленями на Канин нос, там их купили но дорога очень дальная и гнали не спешно. Еще ездили на Печору для живых бобров и соболей и там не скоро справились. Ко времени прибытия на Выг и в дальнейшем путешествии оказалось что Императрица и все власти и сенаторы приказы и коллегии поезжают на коронацию в Москву полки и гвардия уже уехали. Оленей пришлось с дороги вернуть на Выг и держать их там до более удобнаго случая.

Выговцам об оленях спустя немного времени пришлось делать новый доклад к Императрице и она припомнив прежний заказ велела их пригнать и дала о том от своего имени указ, чтобы пригнали оленей в ее село или мызу. (стр. 456. История).

Так по указу ея величества Выговцы пригнали всего 66 оленей да два бобра и одного соболя живых всех здоровых и во благополучии.

Оленей 42 штуки было сдано в село ея Величества, а бобров и соболя, выборной, представленной лично самой государыне поклонился и отдал.

Она все приняла милостиво. Тогда же было подано и доношение о своих нуждах и о работах комиссии. Также и словесно выборной бил челом со слезами, и то все приняла она милостиво.

Прочих оленей роздали господам и высшим персонам, и две пары Новгородскому Архиерею Амвросию. Все лица означенныя подарки приняли милостиво. (стр. 457).

Между тем, члены и конвой из солдат такой сборной комиссии стояли все время в селе Шунга и выжидали от властей дальнейших распоряжений.

Выборные от общежития сдав все подарки и челобитныя высшим персонам вернулись обратно на Выг, и при обсуждении дальнейших своих начинаний по вопросу переписи, выборные от скитов и общежития, к единомысленному решению к прискорбию придти не могли. Один предлагал то, другой другое. Староста, Мануил и Стахий пошли в Шунгу на условия с членами комиссии, подумали подумали и положились на том, что хотя поданы и челобитныя, но без допросов и комиссии все равно не пройдет, что лучьше подать доношение в комиссию, дабы самем приходить и нам оных прописных представлять в комиссию а им допрашивать и записывать, и о том вышеименованные личности доношение в комиссию подали. Комиссия доношение приняла и не нашла в нем по своим взглядам ничего противозаконнаго. Так опять из Суземка от скитов, и из общежития начали приходить некоторые в комиссию и записываться, но потом ради дальняго пути и начинающейся весенней бездорожицы сочли все это слишком обременительным и неудобным. Вместе с членами комиссии они решили что будет более удобным идти всей комиссии в Выгорецкое общежитие и там на месте записывать, только оставить в Шунге караул для хранения архива комиссии и колодников да одного подьячего из молодых. Сам иеромонах Феофилакт да четверо подьячих да двое солдат приехали чрез озеро Онего в самую роспуту (бездорожицу) так что лошади попадали в воду.

Так они справились опять для записи в общежитие, и тут на Выге, равно же и на Лексе всех переписали мужеский пол и женский, старых и молодых, которых им представляли на лицо каждую личность. Допросы производили в гостинной вне монастыря, приходили тут артелями и всегда у допросов был Мануил Петрович. Подьячие писали сами черныя вопросы или черновыя а на чисто переписывали для того были писари собраны. Допрашивали кротко со смирением никого не озлобляли, кто как сказал так и записывали.

Скитские жители тоже ходили и записывались и прошло время в той переписи 5-ть недель. После того забравши записи Комиссия уехала обратно в Шунгу. (История, стр. 449,450).

Спустя немного времени около Петрова заговенья приехал в Шунгу на место строителя Палеостровскаго монастыря, новый руководитель комиссии, наместник Тихвина монастыря иеромонах сам четверта, т. е. четвертыма. К нему староста и Мануил да стряпчий, ходили тоже на поклон. Новый руководитель комиссии отнесся к делу переписи свысока: он пересмотрел допросы и записи, и начал выборным возражать, что не по форме допрашиваны, следует снова допрашивать. Мануил на то начал возражать, чтобы такой тяготы не допускал, а если нужно какое дополнение, то выявляйте на бумаге, а мы общей скаской дополним. А снова спрашивать и людей собирать неудобно, особенно в сие пашенное время.

Так поговоривши новый начальник комиссии Игнатий, положился на том, что нужно в Синод писать доклад и послать с допросов копии, и как о том в Синоде изволят и указом определят, теми-ли допросами удоволятся, или в прибавок общим дополнивать, или изнова допрашивать. (стран. 452, гл. )

С тем посланные и вернулись в общежитие, и того, Филипов во своей истории не выяснил делал ли Игнатий доклад в Синод, и посылал или нет копии с допросов, или же довольствовался только одним напоминанием.

Вскоре затем доносы Ивана Корташа направленные на Мануила и Ивана Филипова, заставили Игнатия самого лично побывать в Выговское общежитие и произвести допрос и дознание над Иваном Фил. как настоятелем или выборным от общежительства.

Взяв с собой подъячего и солдата Игнатий отправился на Выг в монастырь и был там трои сутки. Допрашивали во всех подробностях настоятеля, которой скаской и допросом показал что он состоит только выборным в общежитии, а скитов, не заведует, ими заведуют староста и выборные которые есть у каждаго скита. Про Карташево дело, он, т. е. Иван Ф. ничего не знает в комиссию ходить не может по причине старости и телесной немощи, а к делам у них староста и стряпчий выбраны.

Иеромонах поговорил местом и сурово, попригрозил в некоем, пробовал и поучать к своему понятию, а тот с Даниилом иконником на это отвечал, только прошло все благополучно с миром и тихо. Забрав допросы и подписки и управившись совсем, грозные гости поехали обратно в Шуньгу на место своего стояния. (История, стр. 454).

Староста от общежития с капралом были тогде же посланы Иваном Ф. для розыску тех лиц которые обвинялись в доношениях Корташа, но розыскали таких мало, все убегают и домы пусты а у иных и домов вовсе нет, такие справки и отвезли в комиссию в Шунгу.

Недовольствуясь по видимому данными справками, начальник комиссии Игнатий, послал с указом из комиссии строителя Палеостровскаго монастыря, известн. Феофилакта, с подъячим и солдатом чтобы по Карташему делу, обыскать еще беглых домы и описать. И притом с общежительства сказку взяли с подпискою что беглых и скрытных у них нет и не имеется, если кто объявится то обязаны высылать, да с монастыря взяли еще и другую подписку, что назаписных в работах нет и не имеется. Кроме тех, что находятся в отъездах и отлучках при мирских промыслах, да еще в Каргопольском уезде на оброчной земле живущии по речке Чаженьге, а кто они по имянам, того сказать настоятель не может, потому что они отлучились в давнее время, когда он не состоял еще выборным. А с настоящего времени как объявятся с тех отлучек, то их для переписи высылать будем. Члену комиссии такая уклончивая отписка казалась подозрительной, когда ее отдавали, то он много истязал подававших почему они не описали незаписных поимянно, кто они есть, кем приняты, когда, и проч.

Выговцы напугались, умилительным письмом они просили члена комиссии повременить, пока сделают о том справки и ведомости, а особенно приедет Мануил Петров, который находился в то время в отлучке в Петербурге по делам челобитной и оленей для самой Государыни.

Сей Мануил там одному знакомому господину Демидову говорил что у нас в Суземке комиссия работает исправно, допросы теперь производят кротко, и смиренно, только у самих нас неисправно нечто есть не все записались: овые во отъездах и во отсылках, а овые по клеветным скаскам спрашивают, а иных свои безчинные поступки не допускают явиться к записи, инии же не записываются так укрываются: что всякия есть, и пришлые и беглые и являться им к записи некак и не хотят.

Там, добрые люди совет ему подали: что нечего пока давать и доношения, лучьше записаться и управиться самем, а когда исправимся т. е. всех везде перепишем, тогда и можно будет хлопотать пред властями о своих нуждах. (стр. 454).

С таким направление Мануил приехал к дому о празднике Покрове Пресвятыя Богородицы (1741 года) и вместе со старостой ездили тогда в Шунгу к наместнику комиссии на поклон, уговориться чтобы милостиво поступал. (стр. 454).

Начальник комиссии иером. Игнатий, властям в Синод писал все о своей работе, как что делал и требовал указаний как и вперед требуется ему поступать. Например: если какие лица прежде его были записаны и допрошены, то на тех-ли записях основываться или допрашивать каждаго по особке вновь, или о недостаточном требовать дополнительныя общия показания, затем, и о своем корму, т. е. на какие средства содержать комиссию, кто оную должен снабдевать пищевыми продуктами и где оные изыскивать. И еще вопрос: он, Игнатий, пробовал посылать в погосты подъячих и солдат для приводу людей в комиссию к записи, то они отбивались и не шли, если это делать вперед требуется, то нужно усилить и пополнить команду солдатами и поновить все дело указами. (стран. 456-457).

Староста и выборные от скитов и от общежития, о доношениях комиссии старались узнать и по ним не трудно было предвидеть, что им и вперед ждать от комиссии хорошего не приходится.

Потом когда они узнали еще, что Игнатий не дождавшись указаний собирается сам ехать в Петербург, а вместо себя оставляет Палеостровскаго строителя Феофилакта и стряпчаго Тихвина монастыря, то они и ускорили до отъезда Игнатия подать ему челобитную о точной переписи всех тех лиц, кои находятся на оброчной земле на речке Чаженге в Каргопольском уезде.

По этой челобитной Игнатий сделал определение чтобы ехать в Каргопольский уезд и пребывающих там людей допросить и переписать, при том приказал что если Мануил Петров приехал, и станет просить что бы ему с прочими ехать и переписывать, то о том уговориться.

Для такого дела Мануил съездил лично в Шунгу и с членами комиссии уговорился в какое время более удобно ехать в Чаженьгу для переписи.

Назначили ехать в пост в последних числах февраля месяца (1742 г.).

Сначала прибыть членам комиссии в Выговское общежитие а оттуда уже справляться и в Каргопольской уезд.

Состав комиссии на этот раз состоял из следующих лиц: Строитель Палеостровской Феофилакт, стряпчий с Тихвина, четыре человека подъячих и двое солдат. Приехав в общежитие на Выг, комиссия опять производила тут допросы, но кротко и смирно, только вопросов у наместника против прежняго было много прибавлено. (стр. 450).

Окончив скоро в общежитии свою работу члены комиссии совместно с выборными от общежития на 12-ти подводах отправились в Каргопольский уезд на Чаженгу, и прибывши на место, всех передопросили и записали, как свою братию равно же и другопредельных, которые не были еще в записи. После того подъячий со стряпчим и солдатом ездили в Каргополь и там из канцелярии взяли трех колодников, которые были на Выге записаны и убежали, а затем пойманы снова на лесу в пустыни за Каргополем. (стр. 459).

На сем месте мы намерены остановить свое изследование о записи Выговцев в раскол. Именно потому, что в их общине нигде не осталось уже незаписных. Чаженьга переписана после всех. Ктому же: они дали не один раз уже подписку в том, чтобы незаписных не принимать, а если объявятся, то обязаны задерживать и отсылать в комиссию. Их староста вместе с капралом ездили незаписных сыскивать, и малое число забрали, а иных сыскать не могли убегают. (стр. 454).

И в Каргопольском уезде они на факте исполнили тоже самое: по их указанию трое убежавших с Выга от записи было поймано в лесу в пустыни и предано в руки комиссии.

Так постепенно, записные Выговцы сделались незаписным врагами и порочили последних где как придется. Ниже мы увидим что их понятия в скором времени переродились: они стали смотреть на уклонение от записи в раскол, как на доказательство порочности нрава и совести, заклеймения себя общественными преступлениями.

По крайней мере мы это можем видеть у того же Филипова в его историческом труде.

Так в уста Ман. Петров. он влагает признание что у нас неисправно не все записались, есть беглые и пришлые являться им некак и не хотят, иных безчинныя порядки недопускают к переписи, иные не записываются так укрываются. (стр. 455 и 456).

Доводы эти нам представляются слишком нетвердыми и самой практике их вполне противоречащими. Если и допустить таковых, которые избегали записи вследствии порочности нравов и ответственности за свои преступления, но это было не основа и не корень, а скорее болезненные наросты и опухоли могущие на время оказаться и на здоровом организме, и это положение мы надеемся подтвердить из той же истории поморской общины.

Весьма вероятно что и сам Филипов составитель истории, пришел не для того в пустынное Выговское общежитие, что не нашлось ему возможности из-за порочных дел пребывать в мирском обществе.

Затем во время переписи Неплюева (1722 г.) когда они показали власти вместо тысячи душ только триста, вероятно не потому скрыли от записи две трети слишком что все были порочны, а скорее потому что того требовал религиозный идеал, требовала прошедшая практика, и общий взгляд с точки зрения пророчеств на время и события.

Применяясь к своему прожитию они учили, что церковь побеже в пустыню ... имуще с собой два крыла т. е. Ветхий и Новый завет, и следовательно, не порочность нрава и совести, а хранение этих заветов заставляла их убегать в пустыню и скрываться от лица змиева.

Наконец поставляя порочность в основу скрытия, историк до некоторой меры сам себе противоречит, ибо в той же истории, он очень похвально относится к некоторым видным лицам тоже от записи укрывшимся.

Так например укрылся знаменитый старец Феодосий — духовный отец для многих и исправитель необходимых церковных требований крещения исповеди и проч. (история, гл. 94, стр. 335-6-7).

Скрывался и старец Симон Иевлев, который также исправлял должность духовника по общежитию и скитам, зане вельми к сему был искусен. (История, гл. 96, стр. 343-344).

И отделившийся от них старец Филип тоже состоял в числе передовых в общежитии и исправлял обязанности духовника. (Смирнова История раскола, стр. 118).

Про указанных лиц нельзя сказать что они были порочны по нравственности. Таких обычно не поставляют.

Мы намерены здесь отметить что комиссия по делу переписи работала в г. Шунге до того самаго времени когда ревизией Синода и Сената было от 16-го Декабря 1743 года постановлено, все следствия по делам раскола прекратить. (Ф. Гумилевск. период 5-й. стр. 156 в примеч., издан. 1888 г.).

Только дальнейшая работа комиссии в связи с записью в раскол изследовала и побочные для нашей цели дела. Например: Приехавший опять в руководители комиссией Игнатий, спрашивал книг с которых были писаны Выговцами ответы на вопросы Неофита, и говорил что при нем есть указ повелевающий оныя розыскать и выслать в Синод. (стр. 462).

Тот же Игнатий объявлял при команде и под росписку указ о том, чтобы Выговцы опровержения или резолюции на свои ответы недожидали, а довольствовались новыми данными книгами: Пращицею и Скрижалию и Уветом и прочими, и от комискаго дела или следствия не отымалися. (стр. 463).

И притом, не хвалились бы пред своими, что на их правильныя ответы резолюции и опровержения власти и духовенство дать не в силах. (стр. 458).

Еще Игнатий разъезжал с командой по суземским поселкам узнавая в которых домах есть родильницы. (стр. 462).

А прибывший вскоре в товарищи Игнатию игумен Отенскаго монастыря Варсонофий, поднял вопрос об наставниках самосожжения, которое случилось в Устюжском уезде и местный Архиерей узнал, что сгоревшие научены были тому от некоторых старцев Даниловскаго скитника, и о том с Новгородскаго разряду послано сделать следствие. (стр. 465).

Далее: Филипов сообщает о том, как Игнатий и Варсонофий между собой скоро разладили и первый собравшись со всем добром еще по зимнему пути уехал в Новгород. А Варсонофий на него жаловался, что не так производил следствие, фальшиво и неправильно, и хвалился, что ему есть указ такое дело переизследовать.

Работа Варсонофия пошла по другому пути: он распорядился, чтобы в погостах всех от стараго до ссущаго младенца, гонить в пост на исповедь и ко причастию, и в храме офицеру и команде наблюдать и записывать кто как знаменается, и после почти насильнаго причащения опять требовать к допросам с пыткой, нет-ли сродников в скитах или в общежитии, не ходят-ли к ним на дом с поучением, давно-ли там живут и кем справлены или сами сошли. (стр. 465-466).

Или в другом месте тот же игумен приведенных к допросу начал жестоко грозить и увещать чтобы отстали от двуперстия и молились-бы троеперстно; а если не будете так делать, то платите деньги за староверство за крест за 20-ть лет назад, и о том просил прислать с Новгорода указ, и по нему деньги требовать безо всякой милости, тем, говорит, можно подклонить, что платить денег нечем. (стр. 470).

В таких занятиях комиссия проводила время переменив только место своей стоянки: из погоста Шунги они уехали в Толвую и так работали до получения Сенатской резолюции о приостановлении всех следствий по делам раскола. Распоряжение о том дано 16-го Декабря 1743 года, а 31-го Августа 1744 года и был опубликован указ о раскольниках от имени Государыни Елизаветы Петровны. По тексту указа видно, что подкладка оному была от никонианскаго церковнаго самосознания. В нем осторожно и самолюбиво сделано заключение о своем православии, как только им одним принадлежащем, и урезаны все права и вольности поморских староверцов или пустынножителей, оставив всем записным в наследство, одно язвительное имя «раскольник» для всех случаев.

 

 

Старообрядцы филипповцы: их взгляды на запись в раскол и практика.

 

Филипп со своими последователями отделился от Выговцев в (1738-1739 гг.). Причина отделения, как сказано у нас выше, была запись в раскол под двойной оклад и принятие молитвы за царя с наименованием «благочестивейшим» и «благоверным» «императором» и проч.

Дело своей проповеди он повел сначала очень успешно, последователи ему быстро умножались. Найдя себе приют в Надеждином скиту и поживши там год в овине, он вместе со всеми единомысленными, вероятно во избежании преследования властей, удалился за мхи и болота на небольшую речку Умбу, и там они нашли более безопасное место для поселения.

Там паства Филиппа быстро умножалась: они строили кельи, часовни, воздвигали кресты, и проповедь их, по скитам и поселкам Суземка, о том что Выговские общежители потеряли веру согласились с требованиями антихристовой власти, находила в окрестных жителях наибольшее сочувствие. Эта проповедь была до очевидности проста, открыта, и для всех бежавших от антихриста в пустыню понятна.

Идеи неподкупнаго христианства, христианства незаписного и прямолинейнаго, глубоко входила еще тогда в народную массу.

Потому к Филиппу стремились все те, кто старался избежать записи в раскол и двойного оклада кому было мерзко и чрез совесть, никонианина царя или царицу — гонителей, именовать на молитве благочестивым императором и самодержцем, и этим унижать свое гонимое православие оскорблять свое личное религиозное чувство.

Выговцам до крайности неприятно казалось такое поведение Филиппа и его последователей и их проповедь. Симеон Ден. письмами и лично увещал Филиппа, другие Выговские знаменитости следовали тому-же: им хотелось чтобы Филипп покорился и был с ними единомысленен, но ничто подобное не привело к желанным для них результатам. Филипп был непреклонен.

Правильность взгляда и последовательность ободряли его, и при том, смотря на практику своих первоводителей, и общий смысл учения, он не мог допустить никаких уступок и снисхождений.

Даже и в то время когда с одной стороны отношения Филиппа и его единомысленных с Выговцами обострились до крайности, а с другой: суровость розысков незаписных, и расправы с таковыми солдатских команд ужасала всех и приводила в трепет, и тогда Филипп не изменил себе.

Ему передали известие о скором прибытии в их скит воинской команды, то он смело отвечал послам о себе, что мы давно готовы, и при виде обступивших скит солдат, Филипп заперся со многими из своих последователей в часовню, и согласился лучше сгореть в огне, чем предаться в руки суровой солдатской расправы.

И что более замечательно: теже Выговцы наткнули команду солдат на скит Филиппа: то есть, оказались предателями своей единоверной братии.

(Смирнов. История раскола, стр. 112).

 

Все они считали тогда нечестным изменить своему религиозному убеждению, но и попасть власти в руки отрады предвиделось мало.

По сим причинам и укоренилась в их суровых сердцах и грубых понятиях такая, фанатично-ужасная и потрясающая душу развязка с настоящей жизнью, т. е. сожжение.

Год смерти Филиппа по истории 1743.

(у Смирнова там же).

 

По смерти Филиппа остались его ученики и последователи, которые наследовали его проповедь, а также решимость и намерение при случае сожечься. Так, его постриженник Терентий сожегся в 1747 году, а старец Матфей 1750 г.

(Б. Энциклоп. т. 19, стр. 208-209).

 

Но тогда же, именно в 50-х годах, и в том же Поморье, раздался решительный протест против самосожжения, которое под напором гонений и преследований царской власти начало практиковаться в гораздо обширных размерах. Противники самосожигания такой ужасной и нередко самовольной или самоубийственной смерти объединились вокруг некоего старца Василия Степанова по мирскому занятию пастуха. И это общество ревнителей старины, противников самосожжения, сохранило в истории два названия, Пастуховщина или Адамантовщина. Одно от личности, под руководством которого некое время состояли; а другое от самого факта прожития и идеального мировоззрения. Они не сожигались, но и никогда не брали паспортов, не писались в двойной оклад с принятием на себя имени раскольник.

(Б. Энциклоп. т. 15, стр. 161)

 

В дальнейшей своей жизненной практике строгие по виду и программе филиповцы не стали оправдывать на деле заветов своего учителя. Они начали понемногу записываться в двойной оклад, с принятием ненавистнаго имени «раскольник», брали на случай нужды путешествия и паспорта. Оседлая и более спокойная жизнь записных, их обыкновенно прельщала и постепенно вводила в колею мирской жизни ничем не отличной от Никониан.

(Смирнов, История раскола, стр. 113).

 

Другие из филиповцев избегая ненавистнаго имени «раскольник», начали искать и действительно нашли другие выходы, чрез знакомство и подарки, они начали производить тайные сделки с попами, которые записывали их в свои исповедные списки, что эти лица были у них на исповеди и причащались. Так нужно было делать ежегодно, и попы видя хорошую плату не отказывали просителей. Таким способом эти лица по виду весьма удобно и хорошо скрывали от высших властей свое староверие.

Жизнь они проводили одинаковую с мирскими, были среди них, а исповедание своей правой веры было прикрыто попами, по их сознанию еретиками-Никонианами.

Конечно на первых порах все филиповцы то и другое: то есть, как запись в раскол так и скрывание за попами считали грехом, и все, как наставники так и подчиненные несли исправу епитимией за такое согрешение.

(См. житие ст. Евфимия, лист 60).

 

На вопрос некоторых: что грешнее; раскольником именоваться и писаться таковым, или за попами укрываться, руководители отвечали что — то и другое грешно: «что де худое хвалить, кто ю похвалити может» и «у нас о том обще положено».

(Цветн. лист 60 оборот и 63).

 

На факте в общинах филипповщины больше находилось таких, которые укрывались за попами, в житии старца Евфимия по этому поводу отмечено: «не столько было записных как за попами укрывающихся»

(см. лист 64 оборот).

 

Объяснение сему простое: сделка последних т. е. попов была тайная и в большинстве не так дорогая. Записанный в поповские списки ничем иным не отличался от прочих никониан, и потому насмешки или порицании, равно же и формы указнаго платья всегда избегали.

Из того же жития старца Евфимия мы узнаем что вышеписанные вопросы, т. е. запись и укрывание за попами волновали всех филипповцев и они обсуждали эти вопросы соборно, и вынесли соборное постановление. Текст этого соборнаго постановления полностию не сохранен, но по искомому предмету есть из него выдержки в таких выражениях: «Еже в записных винностях, в написании раскольническаго звания, духовным отцем оных епитимисать,.. (Ниже) статья 3-я. Такожде которые христиане дают деньги попом, и ведают, что они за сия пишут (их) в свои духовныя книги, или христианин возмет письмо от попа, что якобы был во исповеди: от сего всего такожде остерегати, и за сие показовати и целити. тако у нас общесоветно утверждено. (Выше) И рукоприкладствованьем от всея церкви достоверствовася».

(Цв. житие Евфимия лист 60 и 63).

 

Дата времени сего соборнаго суждения отнесено к 73-му и 74 году (7279 — 1765гг). Сделанная справка приводит нас к заключению, что соборное суждение в обществе последователей Филиппа по вопросу записи было вынесено не много спустя после издания знаменитаго манифеста Екатерины 2-й опубликованнаго от 3-го Марта 1764 года.

В нем Екатерина записным старообрядцам даровала некоторую свободу и вольность, но, вместе с тем подтвердила что с незаписными требуется поступать по всей строгости прежде писанных законов.

(Варадинова стр. 31 и 32).

 

Так постепенно, заполучая разныя свободы и вольности, последователи Филиппа прельщались на это, и еще более стремились к записи а вместе с тем, все более и более ослабляли меры своего духовнаго наказания за нее.

Например: Андрей Ив. Кимерский от подписи раскольника единым началом исправися и затем сам прочих с ним подписавшихся таковым же началом исправлял, а Роман (Андр.) и начала не положи.

(См. Житие Евфимия лист 39).

 

От таких слабых мер врачевания недалеко было и до того, что бы решиться на оправдание записи, на оправдание того, о чем недавние их предки выражали, «что они записку раскольническую не оправдывают а только надеются на покаяние».

(Цветн. лист 123).

 

Постепенно нерадя об исправе и врачевании они не стали видеть в том ни греха ни преступления, а не только отступления от веры, и нашлись среди их общин руководители из молодых, кои вопреки мнению своих старых наставников начали запись в раскол оправдывать и подтверждать то доказательствами от писания, и это оправдание проводили так резко и настойчиво, что некоторые их духовные отцы ужасались такой защиты и воздыхали с напоминаем: «что-де худое хвалить и кто ю похвалити может».

(Цветн. лист 60 оборот).

 

Так например: возражая на согласие странников и вообще всех незаписных, филиповцы утверждали что мы записались и считаемся раскольниками, но не истинной церкви а еретической. Несть чесого ужасатися в этой записи несть.

(Цветн. лист 61).

 

Так в их обществе и сложилось убежденье что записываться в раскол нет греха, только принять это выраженье «раскольник» в своем понятии.

Вот интересная логика до которой они додумались!

Усвоивши в своей общине наименованию свое понятие они и самый раскол нашли возможным считать хорошей вещью, делом великим и божественным.

Тогда после записи в раскол, после оправдания этого действия и явилось среди их общины понятие, оригинальное понятие, и для современности важное, что дни гонения скращены от Божия промысла как и сказано в пророчестве: Скратит Господь дни оны ради избранных.

А при таком понятии недалеко до вывода что им записаться в раскол, принять на себя имя раскольник, повелел сам Бог устами пророчества.

 

 

Заметка

О причинах усиления странников в Ярославской губ.

 

Идя навстречу недоразумениям и стараясь разрешить их мы решились написать настоящую заметку.

Многие из ученых исследователей и любителей знания прошедшей жизни Ярославскаго края задумываются и теперь над старыми изношенными от времени вопросами, которым политика и современность подготовила уже в местных архивах не всегда почетное место.

Вопросы которым мы посвящаем ее таковы:

Почему именно учение странников особенно привилось и распространилось в Ярославской губ.?

Почему Ярославская губ. являлась на все время, своего рода очагом распространения страннического учения?

Почему многие из Ярославцев являлись не только последователями такого учения но даже и руководителями этой общины, двигателями ее культуры, искусства и учения?

Указанные вопросы еще и теперь оказывается не лишены интереса, в виду того разбирать их еще и не совсем поздно, а сдавать в Архив без разрешения и вовсе не хорошо. Впрочем ответ на их дать можно тоже не скоро, а отчасти подготовившись, изучив до некоторой степени историю раскола и старообрядчества в России при патриархе Никоне и его преемниках, изучив значение самого Ярославля для того времени, изучив географию и топографию указанной местности, насколько она благоприятствовала расколу и чем, и, главное, приняв во внимание психологические особенности местных коренных жителей, характер их, занятия и самый склад религиозных убеждений чистокровных Ярославцев. Запасшись данными указанного рода можно приступать к рассмотрению поставленных выше вопросов.

В довольно ранее Петровское время, в период самой жгучей ломки и крушения русской старины, когда почти одинаково преследовались от правительства, и церковная служба по старопечатным книгам, и кафтан старого русскаго покроя, даже борода, как принадлежность национального русского чувства, тогда Ярославль и его окрестности были в пределах Московской губ.1 Первыми проповедниками о новостях Никона были тоже его современники: Казанский протопоп Иван Неронов и Романовский свящ. Лазарь. Последний из той пятерицы начальных отцев сожженных в Пустозерье «за великия на царский дом хулы» 1-го апр. 1681 г. (Критск. стр. 64). А еще до того жители славного и более красивого из городов верховьев Поволжья, видели и слышали все ужасы Никоновских реформ, знали все пытки и насилия совершаемые над религиозной совестью верующего человека, и наконец видели самую кончину виновника указанных событий и смятений, патриарха Никона, смерть котораго по случайному стечению обстоятельств произошла тоже в пределах Ярославля на реке Которосли у стен известного Спасскаго монастыря. (Критск. стр. 178-179).

Указанные события среди Ярославцев того времени порождали всевозможныя толки и рассуждения, догадки и предположения, и можно предполагать что они, по складу своего характера, по взгляду на древность, как на святыню, не могли сочувствовать тому направлению властей, насаждавших насильно новые обряды на старую почву. Так по мере возможных средств и сил они реагировали против насилия в религиозной области, хотя для первости тем что с любовию и сочувствием давали приют и покров всем гонимым от власти за старую веру, всем пострадавшим за древнее благочестие. Так постепенно придерживаясь старины Ярославская губ. по заявлениям исследователей, «считалась после Москвы главным гнездом раскола в России».2

 

[1) Ключевск. Курс русской истории, выпуск 5, стр. 110.

2) Варадинов. История Мин. Внутр. дел. т. 8. стр. 526.

Пятницкий о странниках. стр. 16-17.]

 

Энергичные ростовские Архиепископы-малоросцы — вроде Димитрия Туптало, Арсения Мацеевича и тем под. известные своей горячей ненавистью ко всему, что ценилось держателями русской обрядности и старины, в своей упорной борьбе не могли повернуть народную массу в другую сторону, не могли вложить в нее тех начал и направлений которые для них были особенно желательны. Народные массы в своем историческом течении от них отставали, вернее, они сами не хотели идти наравне с массами сами навязывали насильно то, что никак не могло поместиться в рамках простого религиозного чувства, одевшись в немецкое платье.

 

[Одевшись в немецкое платье Ярославец и тогда оставался приверженцем старины со внешнего вида, и даже о штрафе за бороду преемнице и дочери Петра 1-го Елизавете потребовалось сделать Ярославской Канцелярии внушительное представление чтобы штраф за бороду поступал неукоснительно. И это заставило Ярославск. воеводу создать особую команду для ловли бородачей. Ловили их облавой и не только в Ярославле но и его окрестностях. Так в Рыбне (Рыбинск) зараз словили 20 бородачей. (Критский. Наш Край. стр. 189-190)

 

* Примечание.

При первом делении России на 8 губерний Ярославский Край вошел в состав Ингерманландской (Петербургской) губернии. (Критский. стр. 181).

При дальнейшем делении на 20 губ. в состав Московской губ. (Ключевский. выпуск 5-й. стр. 66 и 110).

А при делении на 50 губ. уже получил право губернии и наместничество. (Критский, тамже стр. 197).]

 

Так Ярославская губ. издавна, при посредстве своих лесов, этнографических и топографических особенностей, давала приют и покров всем гонимым за веру, и главную причину такого явления нужно приписывать не лесам и оврагам, как некоторые склонны думать (Критский стр. 64, Пятницкий стр. 16), а самому населению окруженному лесами (как это было в Пошехонье), самым обитателям среди лесов, которые были особенно склонны к сочувствию гонимым за веру и русскую обрядность, разделяли самые воззрения их, и при нужде переходов таких лиц с места на место, давали им приют, покой и пищу, сострадали таковым из глубины души, с любовию и глубоким вниманием выслушивали их поучения, взгляды на время и пророчества. А с другой стороны, пропускали без внимания те грозные предписания Правительства и духовенства, их указы о поимке и задерживании скрывшихся и беглых, об аресте таковых и отдаче в руки жадного начальства, о преследовании всех неописанных раскольников держателей старой непорченной веры. Нам без особенного труда и доказания можно убедиться, что лесное пространство без сочувствия к тому окружающего населения дает всегда мало гарантии на свободу и довольство, но странники, особенно, в силу своего уклада жизни и соотношений друг с другом, не могли никогда довольствоваться только пустыней, только лесом, горами и крутыми оврагами. Связь с деревней как средством укрытия была для них во все время более важна, необходима и нужна: С одной стороны: как удобство скрытного прожития и гарантии к продовольствию, с другой: как более легкая возможность для агитации, для проповеди своего учения, для приобретения себе новых мест или последователей, для расширения своего влияния на окружающих и ознакомления таковых со взглядами странников.

Следовательно, лес и пустыня как тишина и уединение для сосредоточения мыслей на известном предмете или идее, как место укрытие от гонений правда под раз не очень надежное; деревня как цель выполнения странников своих заветов и идеалов, состоящая в передаче таковых другим. И последнее, как известно более занимало ум идеально настроенного странника, который делу проповеди отдавался очень ревниво и усердно презирая опасности и страхи.

Конечно нельзя отрицать общественного факта что если вообще лесистые местности России и долина Волги были всегда излюбленными местами обитания держателей старой веры, служили и служат для них одним из главных орудий скрытия и проповеди, то здесь в пределах Ярославля было то и другое. [Пятницкий, стр. 16]. В добавок, путь из Москвы как из центра капризов и слуг Самодержавия и духовенства, к славному Поволжью был более краткий и известный — на Ярославль. Таким образом Ярославль служил до некоторой степени передатчиком прелестей и свободы Волги и не мог не манить туда ревнителей религиозной свободы которая нигде не могла выявить себя так полно и открыто как в общинах странников.

Далее, доводы к выяснению вышеозначенных вопросов можно подметить еще и в той психологической наклонности Великороссов вообще, а Ярославцев в особенности, что где бы последнего сезонно-бродячая жизнь не застала, куда бы его, в поисках лучьшего заработка, она на завела, везде характер Ярославца оставался самим собой, везде он мог проявить свои способности и сметливость, свои природныя дарования и остроту, везде мог быть впереди других, ценить древность и сохранять любовь к прекрасному, и, если таковое видел в прошедшем, в старине, то и там, хорошее и ценное он старался запомнить умственно над тем поработать, выявить замеченное пред другими и представить в таком виде чтобы все прекрасное в старине допускалось храниться и для потомства.

Так бойкий развито-подвижной на все характер Ярославца, давал и в старине усматривать прекрасное делать разбор и особенно тщательно ценить то, что оказывалось в нем передового, возвышенно-идейного и принципиально чистого, притом строго религиозного от верху и до низу, от начала и до конца. И с этой стороны учение странников для религиозного Ярославца было более подходячим, более склонным к его характеру и способностям, его требованиям и потребностям, оно более удовлетворяло его пытливое религиозное состояние, более притягивало его сочувствие и внимание, сильнее затравляло его религиозно-возвышенное чувство. Так внимательный ум Ярославца утомленный от практической деятельности в житейских мелочах и неудачах, изношенный от жизни и физического труда, рассматривая все как суету, как прах и тление, легко тогда подмечал в учении странников хорошую сторону. Он там видел прямой дух оппозиции реформам Никона и Петра, ранней оппозиции Самодержавию в его целом и принципиальном, хотя опасности от Самодержавия в то дальнее время никто из политических умов не мог себе точно и представить. При том у странников он видел единство в идеале с практикой, в учении и действиях по отношению ко властям духовной и гражданской, видел, наконец, принцип прямой дороги к заветам первохристианства, церкви первобытной, Апостольской, как единству первых христиан с последними, как к целесообразному стремлению в то идеальное царства довольства и богатства в небе, которое намечает и вывешивает для каждого верующего окончательное разрешение от всех земных напастей, волнений и тревог.

Не забудем и того, что самые ранние открытые проповедники странства, как вполне обособленного от других общин против записи в раскол учения, прозревшие впереди других опасность от Самодержавия, оказывались опять таки Ярославцы. И гремели о том сначала в знаменитом Поморье.

(Так известен в истории Андриан-монах давший оригинальный ответ о выключении себя из членов Самодержавной русской империи1) Затем общее собрание выборных лиц от записных старообрядцев: Московских, Переяславских, Кашинских, Ярославских, Даниловских и прочих стран, заседавшее в Москве в лето 7278-1770, декабря в 5-й день в 3-й статье своего определения указывает в Ярославской губ. уже несколько страннических руководителей: Ивана и Андриана Ярославских, Игнатия Даниловскаго и Семена Иванова Шаготскаго2.

Известный историк Костомаров Н. И. и за ним некто Юзов считают Ивана и Андриана Ярославских основателями странства и вместе «федосеевцами»3. Но определение Московскаго собора старообрядцев этих лиц прямо называет «Страннического согласия держащихся, кои от записных разделяются»4.

Указанные лица из Ярославцев проповедывали странство в пределах Яр. губ. еще до появления на той территории известнаго старца Евфимия, который крестился не ранее 1772 г.5. Сами записные старообрядцы на указанном соборе отмечают что у странников за принятие на себя имени раскольник установлена цельба 2 четыредесятницы поста. Рукопись тамже ниже.

Данные о происхождении и месте рождения старца Евфимия очень расходятся. Нет доводов от истории что он по своему происхождению был Ярославец, более твердо положение что он был из Переяславских мещан6, связь его с Ярославской губ. была только в силу более определеннаго прожития и странствования в пределах указанной губ. его проповеди там и кончины.

 

[1) Исторический словарь П. Любопытного, стр. ... Пятницкаго о странниках, стр. 55. Щапова т. 1, стр. ...

2) Рукопись письма Никиты Сем. стат. 3-я.

3) Пятницкого о странниках, стр. 54.

4) Рукопись, статья 3-я, постановление Моск. собора старообр.

5) Пятницкий о странниках, стр. 61.

6) Тамже, стр. 55-56.

Некоторые из престарелых лиц села Сопелок и теперь готовы поддержать старинное предание, что Евфимий был Сопелковец из рода Крайневых /Показан. М.О.А./

Известной в истории Поморскаго раскола Андрей Михайлов Жуков (род. 1732 г. умер 1798 г.), основатель загадочной для исследователя Аароновщины был по своему происхождению Ярославский мещанин, проживал в Архангельской губ. в скитах, гремя проповедью и пиша сочинения против принявших запись и имя раскольника (П. Любопытн. словарь-Каталог, стр. 20-21).

Ярославцы того времени, оказывается, были не чужды образования приобретаемого, главным образом, чрез чтение духовно-нравственных книг. (Критский. Наш Край. стр. 178). Следовательно, светочи примолинейного взгляда на раскол, особенно на запись в раскол, не замедлили среди них оказаться. И что важно оказаться впереди других.]

 

Точно известно что старец Евфимий в борьбе с записным старообрядчеством особенно с лицемерной филиповщиной, довольно точно выявил основные принципы учения о странстве и с точки зрения своих взглядов, верно и удачно обосновал на пророчествах  и прошедших исторических событиях. При том история его скитальческой жизни показывает, что с проповедью о странстве он пробовал побывать и в другие места за пределы Ярославской губ., но скоро опять ворочался обратно, и здесь факт, что почву для восприятия его учения он признавал около Ярославля более подготовленной и надежной. Мы склонны к мысли что нет оснований к выводу что Евфимий в деле проповеди руководился только случаем не имея определенного плана, и не разбирая ни людей, ни нравов, ни мест ни обычаев; что он бродил где попало и говорил свое учение кому придется. Скорее, все было наоборот. Такой идеально настроенный ум, изведавший на опыте характеры и нравы жителей разных стран, путешествуя из Москвы на север в Поморье и затем обратно, внимательно наблюдал за умственным состоянием простого русского народа, за его религиозностью и той основой, на которой отдельный оттенок местной религиозности мог покоиться. Так практикуясь не мало времени, Евфимий мог хорошо и точно подметить, где удобнее можно привсеять слово учения, то, которое у него возродилось как мучительной опыт борьбы, сношений, споров и окончательного разрыва с записной филиповщиной. Попытка Евфимия при самом начале разрыва с филиповцами, навестить Тверское согласие незаписных и может основаться там на прожитие, стоила ему ареста1.

 

[1) Скворцова Д. Очерк Тверского раскола и сектантства, стр. ...]

 

Затем путешествие в леса Галицкие Евфимий совершил в непродолжительный срок (два года), и опять оттуда вернулся в пределы Ярославля и что особенно, вернулся потому что там в лесах Галицких не имел благополучного спокойства1. А здесь сочувствие простого народа, давало ему больше гарантий на успех в проповеди и благополучие в жизни.

Так поживши после этого около 10-ти лет пребывая все время в трудах написания разных книг, Евфимий здесь, в пределах Ярославля и скончался оставив после себя не малую часть сочинений2.

Правда, при жизни Евфимия, последователей его учению оказалось на лицо мало, его опыты духовнаго сеяния и труды как будто не оправдались, но последующая история странников Ярославскаго уезда, говорит за то, что семя брошенное Евфимием зря не пропало, оно скоро возросло и дало плод почти сверх ожидания. Стали обращаться ко странству не только темнота и невежество, не только отбросы общества и суеверные женщины водимые похотьми различными, как отзывалась о том внешняя печать, хотя и такие элементы из низов общества для христианства тоже не порок, если они приняв христианское учение оставляли прежнюю порочную жизнь.

Но явились в последователях странства лица весьма почтенные во внешнем мире и обществе, умные, даровитые и в писании довольно начитанные: Например:

а) Севастиан Крайнев из села Сопелок который исправлен через два года по кончине Евфимия3.

Анфиноген Иванов родом из села Сопелок ушел в Пошехонские леса и там скончался. (Пятницкий, русский сектант, стр. 13).

б) Михайло Андреев Кувшинов — Ярославский мещанин с фабрики Яковлевых4.

в) Мокей Федоров Чагрин — тоже мещанин Ярославский о котором история отмечает что он был весьма даровитой и начитанной5.

г) Илья Степанович Репкин родом из дер. Тереховки, Бурмакинской волости Яр. уезда, искусный иконописец и резчик икон на мамонтовой кости, перламутре и камне6. Взятый властью при розысках Стенбока и сидя продолжительное время в заточении, он и там занимался своим искусством7.

Обращение во странство указанных лиц и дальнейшее выполнение ими обязанностей наставника, учителя, или передового образованного старца, доказывает, что поименованные выше лица, не сразу, но по долгой подготовке и проверке данного учения, по медленном и осторожном воспитании себя в таком направлении, рассеяв все сомнения и преграды, с полным и твердым убеждением вступали на странственной путь, и в силу нравственного долга любви друг к другу убеждали к тому и своих приближенных. Сами находясь вполне убежденными, они могли обладать словом и доводами тоже весьма убедительными. Здесь, как можно видеть выступают на среду плоды нравственной работы передовых ценящих старину Ярославцев, которые порывали связи с миром и его заботами единственно ради религии, предварительно отдав ей свое сердце.

Продолжаем дальше: Также знаменитое лицо среди наставников странства, старец Никита Семенов, который по истории, даром слова проповеди и сочинительства затмил почти память об Евфимии8, и он, слишком полстолетия посвятил проповеди и закреплению учения странников в Ярославской губ. и частично около границы смежной с ней Вологодской губ. При огромном знании св. писания, истории церковной жизни, и истории русскаго раскола, при хорошем опыте и практике, он ко всему мог уже подложить научную постановку исторически неопровержимую, что было тогда на редкость в старообрядческих общинах. В виду такого таланта самая история странников конечно не без чувства самодовольства и восхищения, напоминает, что слава о беседах Никиты быстро распространялась в других согласиях, имя его для противников было страшно, потому что в рассуждениях священнаго писания никто не мог с ним стоять, всякий оказывался посрамленным9.

Беседы и обыскания по вопросам веры были тогда частыя, продолжает тамже история, и везде Никитина победа оказывалась10, за сие и протекла слава о странниках повсюду, а около Ярославля самый корень их пребывания11.

 

[1) Пятницкий, русский сектант, стр. 5.

2) Тамже стр. 6-7.

3) Щапов, том 1, стр. 551. Пятницкий, русский сектант, стр. 8.

4) Щапов, т. 1, стр. 566.

5) Щапов, соч. т. 1, стр. 576.

6) Пятницкий, русский сектант, стр. 41

7) Тамже.

8) Щапов, том 1, стр. 567.

9) Пятницкий, русский сектант, стр. 16.

10) Тамже.

11) Тамже.]

 

Вот основные пункты и положения громкой известности странников в пределах Ярославской губ. данные для своего времени историей, написанной от их же общества, которое старалось подметить в своей жизни более главное и выдающееся. Затем и далее того времени до самой революции указанный историей корень страннического прожития около Ярославля, последовательно выращивал из среды Ярославцев прекрасные веточки и отростки искусства, которые приносили обществу приятные плоды. И это было не редко.

Богословы и полемисты по расколу, любители науки и культурнаго образования, собиратели древних и новых книг, проводники и преподаватели искусства иконописания, отливки медных икон и золочения их, мастера вырезывания и отделки кипарисных крестов в оловянной оправе, и прочие художники слова и дела, в большинстве среди странников были Ярославцы. Да и самые искусства в пределах Ярославской губ. всегда процветали более, нежели где в другом месте. Из самых отдаленных мест и окраин России туда съезжались молодые лица из странников с целью научиться чему либо из вышесказанного1. К томуже в пределах Ярославля жили и работали особо видные старцы, выдающиися знанием и руководители общины. Так по кончине старца Никиты Сем. старец Роман Логинов занимавший пост старейшинства надо всеми. Он был известен как плодовитый писатель, богослов и полемист, доводы и рассуждения которого всегда тверды и основательны, он оставил потомству много разных сочинений и посланий по вопросам веры и жизни общины. Прожитие его было в большинстве с. Сопелки, время кончины 1-е годы XX-го века.

 

[1) Примечание. Нам известно что в Ярославском пред. обучались:

ст. Прохор Филипов, Григорий Иванов и Зосима Стеф. бывшие происхождением из Зырян.

Аким Яковлев и Александр Григорьев из Поморья из Сумского посада.

Александр Михайлов из Мезени Арханг. губ.

Александр Васильев из Верхотурск. уезда с Уралу.

и много других.]

 

По кончине Романа на его место в старшие был выбран братией ст. Корнилий, тоже вполне ведущий и опытной в делах братского строительства, живший во странстве с 65-х годов прошедшего столетия. Он был известен как любитель и поклонник книг, покровитель просвещения и искусства деятельной трудолюбец и заботливо-бережливой хозяин и эконом. Тем он снискал уважение от братии, и был в особом доверии благодет. Понизовкиных.

При сем необходимо оговориться: слава сего старца и строителя братской жизни, порядочно омрачилась чрез один неважной уклон в руководстве. Состоя старейшим он на некоторое время поддался влиянию своего помощника по управлению братством — Сибирского проходимца А. В. и под его давлением оказал участие в искривлении точной линии странственной жизни. Опасность создаваемого уклона от учения и практики предков сей старец скоро заметил и кряду открыто начал реагировать против вводимых новшеств. Сраженный более сильным и авторитетным противником он лучьше согласился с безчестием сойти с поста старейшего, нежели держась за него углублять себя в уклоне, и тем порочить ортодоксальный путь странственных предков.

Мы оставляем далее приводить образчики и примеры вождей и управителей страннических общин в пределах Ярославля за последнее столетие. В сравнении с населением в большинстве темным, суеверным и безпринципном, это были вехи и маяки на пути к религиозному идеалу. Воспитывая в себе глубокую веру в правоту своего назначения и призвания, руководя общиной они глубоко внедряли в братию и окружающее население вполне им знакомое точные заветы странственной жизни.

Далее, мы считаем лишным указывать на других лиц из рядовой братии чем-либо выдающихся из обще братской среды, перечисление таковых может значительно расширить нашу заметку.

Но вывод из сказанного один: каждый из странников, старейший и рядовой, управитель и подчиненной, трудясь идейно с честию и сознанием нравственного долга на каком-либо особом поприще, своим делом, словом или высоко-авторитетной жизнью вносил всегда часть своего участия в строительство общебратской жизни. От того она крепилась и расширялась. Порочные типы: пьяницы и лентяи, продажные и безстыжие, находясь среди странников не могли и не могут своими ненормальностями и пороками, заглушить этот идеал. В людях сердечно ему преданных он оказывался всегда прочным и долговечным.

При том: как ни странно предполагать но закреплению корней странства в Ярославской губ. много содействовала работа гр. Стенбока с его сотрудниками (1850-1854 гг.) и затем как результат работы Следственно-Судная Комиссия по делу странников1.

В работе Стенбока было можно видеть своего рода пробный экзамент или проверка твердости веры христиан-странников и их последователей, проверка невольная, проведенная вопреки желаниям странников, на основе распоряжений высшей Самодержавной власти. Такой печальной смотр вывел на среду все хорошо замаскированное снаружи но гнилое извнутри. Из материалов следственной комиссии опубликованных частию в печати, видно, что указанной проверки многие страшно напугались и в паническом ужасе, скоро отказались как от странства так и от знакомства со странниками2.

Напротив лица которые не раздумывая долго перешли в ряды предателей единоверной братии или соседей, помогали властям ловить христиан, открывали и указывали неизвестные дотоле места их укрытия, выдавали начальству книги, объясняли им внутренний быт странников, надеясь получить от властей за оказанные услуги, известность или одобрение, или просто отвлекая чрез то подозрение своего участия в укрывательстве чего-либо страннического, своей принадлежности или сродства со странниками и тому подобн.3

Нашлись лица, которые заблаговременно предупрежденные об опасности, успели уклониться в другие отдаленные места даже губернии, особенно во Владимирскую, Костромск. и на север в Вологодскую, в надежде, что вспышка гонений скоро пройдет, и тогда окажется возможность снова вернуться на прежнее жительство4. Но много оказалось и таких лиц, которые при случае обысков, попавши ко властям, мужественно себя держали при допросах твердо и прямо исповедали свое убеждение пред властями, свою принадлежность к общине, обязанности и права в отношении других, и то положение или участие в строительстве братской жизни, которое приходилось им занимать5. При том, как необходимость они старались отделить себя от шайки разбойников, воров и убийц, которая по своему направлению и целям ничего общего со странниками не имела. Отделяли себя и от заданий политики, участия в борьбе революционных партий, как несовместимых с духом, средствами борьбы и основным направлениям странников, общины покоящейся всецело на нравственно-религиозных началах.

Разбор весьма сложного дела продолжался Комиссией долго, и, несмотря на показания самих странников, суд над некоторыми, особенно из числа руководителей и передовых оказался не легок: Одним пришлось высидеть в тюрьме лет 5-ть, 6-ть, даже 12-ть6, других выслали в Сибирь или за Кавказ на поселение, а оттуда со временем нужно было изыскивать способы к побегу, опять во странство в среду друзей и общины, а для такой дальней и опасной дороги необходимо было запастись средствами, мужеством и силой воли для борьбы с препятствиями7. Иные престарелые и хворые так и умерли в тюрьме, не дождавшись желанной для каждого человека свободы8. Как можно убедиться из общих вопросов смастеренных Комиссией по делу странников9, власти делая свое дело подвешивали каждому из подсудимых странников, преступления против Государства и общества, вмешательство в политику или насилие над человеком хотя бы в области нравственно-религиозных отношений, поскольку вера странников была Государством не разрешена, она образовалась без его ведения. Тут особенно высшее и низшее духовенство старалось создать замысловатое крючкотворство и наклонность к большей строгости, основываясь на том что от странников громаднейший вред Самодержавному Государству. Под такой вывеской составлялся судебный приговор, а подсудимой, зачастую вовсе неповинной, принимал решение суда как испытание его веры и терпения. Вот здесь-то в этих страданиях и нравственных пытках неповинных людей особенно престарелых маломощных и оказывалась благотворная роса вполне освежающая и оживляющая в молодых последователях зерно христианской веры, веры прямой по своим основам и традициям, исторически — старой, при том, гонимой от правительства, запрещаемой, и, как будто от того более святой и правильной. Так, примерно, могли мыслить все другие лица мало еще знакомые со странниками но ярко горящие духом подлинной религиозности, и таких было не мало. Вообще знакомцы странника данной местности где он жил, трудился на виду у всех, при нужде и случае преподавал слово назидания о вере и нравственности, где своим присутствием он не внушал никакого подозрения или опасения, где все были убеждены что указанное лицо в отношении правительства или общества вовсе безвредное, в своих верованиях или понятиях спокойное и для других ненавязчивое. И вдруг они слышат что оно взято начальством, сидит в заключении или идет в ссылку, все при таком случае старались думать что он страдает ни за что другое, а за свои убеждения, за веру христианскую, за то что хочет верить в Бога по внутренним чувствам своего направления и самовоспитания, по складу своих способностей и сил, а не по указке казенной Государственной палаты, или душегубительному рецепту попа-Никонианина.

Так через решение верховного Суда лицо ссылалось, защищать таковое от нажиму властей последователи боялись, но и труд такой был вовсе без цели, но память об нем и по уходе нисколько не исчезала она глубоко врезывалась в их сознание и сильно затрагивала их религиозное чувство. Тот идеал за который их знакомец страдает, становился и для них до некоторой степени священным, достойным примера и подражания. Как важный завет предков страдальцев за веру, он передавался потомству, и каждый верный сын такого завета желал хоть под конец своей земной жизни выполнить на факте то, за что ушел в ссылку его авторитет. Мало того: о каждом из сосланных за веру, в кругу оставшихся его друзей и последователей непременно создавалась довольно своеобразная агитация и сфера деятельности таковой легко и свободно могла выходить из этого круга. Окружая страдальца ореолом святости, она была способна очень широко раздвигивать религиозный горизонт мирных трудовых жителей. Легко могла возбуждать их мысль к оценке всей в большинстве нерадостной по виду жизни, конечных ея причин и загробного мира. Так чувства симпатии и преклонности пред личностию могли передаваться вперед, из рода в род, из поколения в поколение, привлекая при том себе все новых и новых последователей.

Указанная точка зрения дает основание заключить что работа и следствие гр. Стенбока, суд Комиссии на странниками, ссылка их и тому под. могли не ослабить странства в его общем составе и рассеянии, даже и Ярославской губ. оно ослабло очень на малое время10, а успели углубить только его содержание, удвоить к нему внимание окружающего населения, усилить интерес со стороны народной массы, так или иначе затронутой тревогой обысков и смятений, заставить всех вдуматься во странство и ценить таковое, как религиозный идеал, как труд и подвиг, требующий постоянного напряжения и силы воли направленной к внутреннему совершенству.

Странство в основе — как цель исправления души, а не как средство к разврату, к разъеданию устоев семьи и общества, — последнее, следственная Комиссия особенно и выдвинула на среду как тяжкое обвинение, на нем в большинстве основало свое решение.

 

Заключить настоящую заметку мы можем тем: указанныя нами историческия причины, следствия и события, в конечных своих выводах служили и служат закреплению жизни и развития общины странников в Ярославской губ.

На указанных фактах под главенством твердо и хорошо продуманной идеи, жизнь странников основалась, окрепла, а, вместе с тем, движется и вперед по настоящее время.

Пролетарская революция опрокинувшая старый капиталистической мир, некоторых членов из общины странников тоже весьма оздоровила.

Многие из уродливых недоносков капитала, духовно-хилых, двоедушных и слабожизненных, которые раньше озирали одним глазом тропу последования за христом, а другой направляли постоянно в сторону сбереженного капитала и процентов; теперь же, посредством революции с падением капитала чешуя с их глаз сразу спала, они увидели жизнь такой, какова она есть, и прим..[нрзб.] с трудовой указки, эти лица могли превратиться в сознательно-трудовых членов общины, низких по счету и состоянию, почти батрацких, но, по любви к труду, по сознательному и заботливому выполнению своих обязанностей, верных и честных, как пред братией, так пред местными жителями.

И здесь заметна несомненная польза для христианина-странника.

Старец Максим Иванов

Смирнов-Залесский

м-ц Сентябрь 30-го года

 

[1) Пятницкий, о странниках, стр. 35.

2) Егоже, русский сектант, стр. 40.

3) Егоже, о странниках, стр. 28-29.

4) Примеч. Так известно что в то время с большой опасностию успели уехать ст.: Антипа Смирнов, Роман Логин., Федор Иванов и сам Никита Сем. и другие многие.

5) Пятницкий, русский сектант, стр. 40.

6) Меркурий Григорьев, Илья Репкин и др.

7) Сергий Торопов, Афанасий Григорьев и др.

8) Пятницкий, о странниках, стр. 35 внизу прим. 5-е.

9) Егоже стран. 32-33 и 34 в примечан.

10)  Так Сопелки были уничтожены пожаром в 1864 г. Пятницкий, стр. 71-72, в примеч. А в 80-х годах уже сам старший Ярославс. предела жил в указанном селе. Показан. М. А. и баб.[нрзб.] Глафиры.]

 

 

Смирнова Залесских М. И.

Автобиография

 

Представляя в библиотеку Ярославского Естественно-Исторического Общества часть своих трудов в рукописях собственной переписки работанных нами с большими перерывами за последние 10 лет (с 1920 и по 30-й годы) моего прожития в религиозной общине странников, моего изучения ея истории среди местного рабоче-крестьянского населения Ивановской Промышленной Области, с добавлением к тому очерков о наставниках указанной общины из Северного края, пределов Вологды Каргополя и далее к Поморью, подчиненных в Административном отношении тоже руководителям-Ярославцам, считаю нужным для сведения членов Общества, и всех тех лиц, которым быть может придется когда либо пользоваться нашим материалом, сказать здесь нечто о себе, то есть, при них же поместить свою биографию, могущую еще более осветить взятую нами задачу, и те условия при которых она выполнялась.

К общине странников и принадлежу с 1910 года. Место моего рождения и воспитания: Северный Край Каргопольский район Надпорожский сельсовет (прежний Олонецкой губ. Каргоп. уезд Надпорожской волости) деревни Волоска, сын крестьянина Ивана Иванова Залесских. Год рождения 1893-й.

Происходя из среды крестьян середняков безграмотных и совсем необразованых при том, многосемейных, у которых в доме всегда мало рабочих рук и много лишних ртов, я с малолетства прошел суровую школу крестьянского труда и борьбы за существование. Труда упорного, но вместе с тем смотря на орудия производства и меры их применения довольно отсталого  и примитивного. Нас детей было у отца 8 человек вырощенных до полного возраста, да еще двое при мне померли, сын Тимофей 2-х лет и Алексей 6-ти лет. Кстати отмечу, двое у них родилось уже после моего уходу из родительского дома. При моем воспитании было 6 человек и я был их 2-й сын.

Учиться в школе пришлось церковно-приходской трех класной, но я ходил по четыре года, потому что начав учиться и в три года сдав экзамен с хорошим успехом, свидетельства об окончании школы мне не выдали за малолетство. По такой причине пришлось в школу ходить еще зиму, хотя тогда быв занят домашними делами я не ходил уже в каждый день. По прошествии зимы в списки учеников старшего отделения готовящихся к внешнему экзамену меня не включили, к испытанию не вызвали и ничего опять не дали. Свидетельство об окончании школы пришлось выхлопотать через два года, написав о том заявление в Епархиальный Училищной Совет.

Тогда выдали все: и свидетельство и похвальной лист и подарки, причем время моего рождения немножко перепутали. В виду острых недостатков средств к жизни и многосемейности моих родителей учиться вперед не пришлось. Миссионер Здравомыслов А. В. не раз приходил к отцу предлагая отдать меня в духовное училище, на половинные средства от казны, а другая с родителями, но и тут дело не вышло, родители не согласились, а у меня склонности к духовному званию, особенно к попам, прямой и открытой не оказывалось. Так оставаясь при доме родителей, я почти с 10-ти лет был обучен всем полевым работам: пахал, боронил, косил, жал, молотил, ухаживал за скотом и за огородом, а в зимнее время ходил в лес рубить дрова, возил их, посвящал свободные от занятий часы чтению какой-либо книги, беря их из школьной библиотеки и от учителя, а далее при посредстве знакомых из городской библиотеки. Читал все без разбору, и духовную литературу и беллетристику, романы, даже с 1905 года, при некоторой свободе печати удавалось прочитывать брошуры политического направления, особенно когда в нашем Северном Крае были политически-ссыльные квартировавшие в селе Ольховце от места родины 4 версты. Еще тогда быв лет 13-ти я задумывался над этими идейно-настроенными лицами сосланными в наш суровый край за то, что боролись за перемену Государственного строя, за республику и конституцию, только эти слова я и мог тогда слышать от них да еще революционные песни когда-либо случайно.

Дома, тяжелой крестьянской труд был нам часто не под силу, нанять родителям не хватало средств, семья наростала, и так мы со старшим братом работали иногда до полной потери сил, исполняли все что могли, и что когда требовалось сделать. И вперед дальше жизнь для нас не представляла ничего отрадного только нужда да недостатки и работа неподсильная. В гулянье и ребячьих играх, я мало находил удовольствия и редко бывал среди веселой деревенской компании. Летом, ловля на реке рыбы и связанные с тем обязанности и хлопоты зачастую безрезультатные, зимой — книга и детишки моложе меня, братья и сестры, с которыми приходилось довольно много нянчиться поглощали всю мою жизнь использовали всю энергию. Я не опасаюсь сознаваться в том всем и каждому, надеясь что справка сделанная на месте родины у сродников и сверстников подтвердит с большим избытком такое признание.

В начале Августа 1910 года, в самое жнитво ржи, я со сбором в груди тяжелых ржаных снопов надорвался, опасно и тяжело захворал, и, по убеждению матери и других согласился идти жить к странникам, или хоть на случай помереть у них. Для матери это было, залог и обет пред богом о необходимости здоровия другим детям и благополучия в домашних делах, для меня, смутное предчувствие сохранения жизни, чрез переход в другую, незнакомую до того среду и обстановку. Быв серьезно болен я не мог дать себе дальнейшего отчета, о том куда пойду, и что буду делать, какова та среда в которую соглашаюсь вступить, и те занятия кои придется там выполнять. Ничто подобное не волновало меня при болезни, почему-то хотелось только жить, и для жизни я соглашался на все условия.

Так жить в странниках я добровольно согласился и был некоей Парасковьей Евграфовной, женщиной лет 45-ти, уважаемой в среде общины, крещен в реке Онеге, глубоким вечером с 5-го на 6-е Августа 1910 года. С того времени я получил имя Максима быв до того Федор. Меня больного и слабого поместили тогда жить в дер. Чертовицы к братьям Шутовым где в то время жила одна старушка, хорошо нам известная Фекла Николаевна. Поправился от болезни я довольно скоро, эта добрая бабушка давала мне есть сколько захочется, а родная мать, пока я был больным приходила ночевать к каждой ноче. Поправившись мне пришлось несколько недель жить в дер. Ефимовской у той же Парасковьи Евграфовны которую с тех пор я называл крестной. В первой половине Сентября по назначению правителей и ходатайству крестной, меня отец отвез на житье в Заручевье Спасо-Преображенской волости дер. Раевская в дом к Василию Герасимовичу Окуневу (старшему). Тут жили два брата мезенцы — Прохор и Никонор я был помещен к ним третий. Жизнь ничем особенно не переменилась. Товарищи попали хорошие, только уже не дома, ни с родителями, да поесть давали только два раза в день, чаю не пили, мясной пищи устав не допускал никогда. Заставляли молиться в каждый день читать и учиться писать полууставом. В летнее время работа и здесь была та же самая, только не со отцем и матерью да старшим братом вместе, как было раньше, на знакомых полях и покосах, а в полях где придется и с людьми до того вовсе незнакомыми которым я был определен в полное послушание. Летом пришлось также косить, пусть и меньше чем с родителями, а жать больше и упорнее, где у кого придется больше в лесу на вновь разделанных участках запольней пашни.

Так одну страду я жал в Заручьеве у разных хозяев вместе со ст. Иваном Петровичем, другую чрез зиму, жали в деревне Малинихи Саунинской волости уже вчетвером у крупного кулака Федора Михайлов. (фамилии не упомнил). Третью тоже в Заручевье у разных лиц (хозяев) опять вдвоем с Иваном Петров.

В доме Окунева дер. Раевской, с теми лицами к которым я был помещен по приезде из дому, мы жили только несколько недель. Нас переместили в дер. Опаринскую к Шавалову Петру Федоровичу. Пожив тут с полгода не более, меня снова переместили к брату Петра, Ивану Фед. Шавалову и у него в доме я жил несколько лет. Руководителями моей жизни были лица Зосима Михайлов. и его отец Иван Петрович. (Первой помер 12-го Июня 1918 г, быв 32-х лет. второй 17-го Марта 1920 года быв свыше 70 лет).

Произшедший среди странников раскол (в Мае 1913 г.) и обострившаяся вследствии того полемическая борьба потребовала у руководителей подготовки молодых лиц способных к защите того убеждения в каком та и другая стороны оказались. Порицания в ереси и отступлении та и другая половина сыпали друг на друга щедро.

На дело подготовки к пропаганде руководители выдвинули и меня, несмотря на то что я был только грамотен и вовсе не знаком ни с книгами ни с доводами в защиту указанного убеждения. Поэтому нужна была подготовка и знание, а самых лиц способных к тому обучить и подготовить, в Каргопольском уезде не оказалось, все простота связанная с невежеством и нередко пропитанная очевидным распутством.

Меня назначили в Ярославскую страну к более ведущим учителям и опять гонившись за знанием без определенной цели и направления я был рад и такому назначению.

В начале Марта 1914 года, меня отправили на общее собрание старших в Вичугскую страну дер. Сотериха и там по общему решению определили не в предел Ярославля а в Ярославское братство близ ст. «Середа» сев. жел. дорога (теперь город) к помощнику старшего предела ст. Иосифу Анфиногенов. (помер 7-го Апреля 1920 года). В указанном братстве я жил в двух местах (село Толпыгино и село Новинское) около 3-х лет с лишним до 18-го Декабря 1917 года.

При других руководителях и новом месте самая жизнь оказалась для меня в новом освещении. Касаясь личности Иосифа я ничего не могу сказать о нем порочного, он вообще был широких взглядов на жизнь и образование, любил науку и поощрял других к изучению истории, которой был сам страстной поклонник. Многие из его взглядов не могли мириться с условиями жизни общины, он шире и образованнее смотрел на все, не скрывал себя в том от взора других, наоборот, предупреждал что бы и вперед среди общины чего либо порочного не повторялось. Считал себя горячим поклонником демократии — Соборности в церковном понятии — и усердным провозвестником свободы слова и изучения каждого явления в его объективности, он с любовию и теплым чувством старался пересадить свои знания на сердца воспитанников.

Поступив под руководство такого учителя я сразу увидел себя в другой атмосфере. Книжной мир здесь был довольно широк и разнообразен. Вместе с творениями св. отцев у нас были сочинения: Грибоедова, Загоскина, Жуковского, Крылова, Леского, Лермонтова, Пушкина и друг. Не говоря уже о том подборе исторических сочинений по Всеобщей и русской истории которыми отличалась его библиотека от всех где либо у странников находящихся. Сочинения Карамзина, Соловьева, Устрялова по гражданской; Голубинского Е., Макария, Инокентия и Платона Левшина, по церковной истории российского государства, была у нас Большая Энциклопедия издан. «Просвещение» и Словарь исторической ст. издан. в 14-ти томах.

Самое направление взятое общиной при внутреннем расколе располагало нас к критической оценке поступков и распоряжений верховной власти к проверке и самокритике ея направления, потому разговором и занятиями, самым подбором книг и полемических сочинений, мы воспитавались в духе сведения на нет тех преимуществ церковной власти которые стремилась доказать и отстоять противная сторона. Папство и его система обладания народами, русское самодержавие и духовенство в их взаимных целях закрепощения и порабощения народа, держания его в страхе пред помазанником, в темноте и невежестве пред наукой и образованием, все подобное было любимыми темами моего изучения. Историю древней церкви я изучал по Болотову «Лекции» три тома, по Дюшену два тома перевод с французского, Функу в переводе Гидулянова. Сочинение Мышцына «Устройство древней церкви», Зом, Церковный строй, Лебедева, «Вселенские собора», «История разделения церквей, все подобное было у меня под руками. Хотя работой по переписке разных сочинений и борьбе с противниками я был загружен во все время но читать удавалось тоже довольно. В праздники и дни отдыха занятия не производились и тогда все время было в моем распоряжении, я читал все что считал более подходячим и занятным, не опасаясь что от учителя могу услышать упрек или замечание на какую либо книгу.

Как поклонник истории, он частенько напоминал об изучении ея, приводя примеры, что без ведения истории врага не победим, разумея под врагом вновь народившихся в общине раскольников. Так я под его направлением изучал историю конечно сначала древне христианскую, Византийскую — и русскую, — раскол во всех его разветвлениях и согласах, а далее, особенно прилежно изучал историю той общины в которой находился, в ее общем прогрессивном росте и развитии, при самом делении на известные общины и направления. Я изучал все это по самым Архивным материалам и соборным документам, судам и волнениям постоянно нарождавшимся среди общины. Кстати сказать: мой учитель был особенно бережной хранитель исторических материалов, и потому весь Архив странников был тогда при нашем распоряжении. Прошедшую жизнь общины можно было видеть во всей ея неприглядной наготе судах и спорах, во всех нависших грязных противоречиях которые висят неразрешимыми пред христианством  в его общем направлении. Так не делая никаких переездов в другие места но быв или в Новинском или в Толпыгине, редко посещая с кем либо из знакомых Пятерикова И. П. в дер. Некрасово близ Середы, да раза два или три бывавши в дер. Реутово у Смирнова Ф. П., я проводил 15-й, 16-й и 17-й годы.

А мой учитель Иосиф бывал тогда часто в разъездах по делам общины и волнениям по расколу. Во взглядах на странство, как средство избежания мира и одна из лучьших целей душевнаго спасения, я тогда был уже тверд, я был верующим в прямом смысле такого слова, но как проводить на факте эту веру, на что она может натолкнуть на жизненном пути, и что с тебя потребовать, об этом я мало тогда размышлял, и с учителем говорить на такую тему не приходилось. Я радовался порой что нашел хорошой научной путь для жизни, держал твердо мысль, да знал уже и по книгам что царской власти стоящей в единстве и органической связи с духовной всецело Антихристианской повиноваться нельзя — это вредно для души и гибельно для трудового народа, следовательно идти в солдаты безполезно и душепагубно.

В таких положениях по данному предмету я воспитывал себя, и, быв вдали от родины и сношений с товарищами по деревне и сверстниками, содержа себя в полной отрешенности от общества и его требований, почти незаметно пропустил время своего призова прошедшего в 1-й год Империалистической бойни.

Несмотря на то, что в Яковлевском пределе я жил уже несколько лет, и что учитель Иосиф был ко мне особенно расположен, приветлив и открыт, я по обычаю общины считался тут временным жителем и связей с Каргопольскими странниками не терял, обязан был вернуться туда обратно, если то признают нужным мои прежние руководители. Уже в самом конце 17-го года получил от них предписание вернуться в пределы Каргополя. Собравшись обратно я раставался с учителем уже не как ученик, а как деятельной сотрудник по борьбе со внутренним расколом которой пришлось изучить тоже порядочно. Выше я уже имел случай напомнить что полемическим сором и разными дрязгами разбором прошедшей истории мы были тоже загружены вдоволь. Может в сем деле учитель и ощущал во мне более деятельного сотрудника. С двумя лицами из женского пола нашей же братии странниц, я благополучно совершил свой путь и приехав в Каргопольский уезд, остановился в дер. Бор, Ошеневской волости, у Харитонова Мих. Александровича потому что здесь жили мои прежние руководители.

Как приезжему из дальней стороны и чему-то учившемуся, мне на первости пришлось порядочно говорить с посетителями по вопросам внутреннего разбора в общине, затем занятия в жизни тоже поизменить. Мои руководители скоро померли, теснота в добывании продуктов питания тоже давала себя чувствовать, читал я, правда и тут много, хотя выбор книг был уже не так обширной, занимался переплетным делом, беря работу у других и за это время прочитывал, если книга меня интересовала.

Харитонов у которого я остановился на житье был по своему состоянию крупной кулак, кустарь заводчик по выработке кож и притом, торговец, в наемной силе он всегда нуждался, держал постоянно работницу, а по сезонно у него живало несколько человек не говоря уже о поденщине. Тут и мне оказалась работа: я косил в наймы уже за хлеб, жал тоже, в летнее время нередко работал и в кожевне пока частная выработка кож не была ликвидирована рабочим правительством. Зимой ездил в лес за дровами, рубил и пилил их, и, вообще, гонимой нуждой продовольствия, я считал себя подсобной наемной рабочей силой не только у хозяев но и у всех соседей меня знавших и у них, я делал все что необходимо в крестьянстве. Когда вследствии размолвки с хозяином во взгляде на Советскую власть и приемы оной по отношению к буржуазии и крупному кулачеству мне не оказалась возможность у него работать и добывать хлеб, то я уходил в другие деревни, даже волости, особенно Волосовскую, и там таким же родом добывал себе пропитание. Так кряду по два лета я работал во жнитве на запольней пашне крестьянина Пахотина Н. Т. дер. Ляжно. Одну страду работал у Ершева Ник. Игн. дер. Антоновская, и одну еще у разных хозяев: дер. Антоновская у Емельянова В. И. дер. Хаковской у бр. Соболевых Афанасия и Степана Фил. и их соседей Алексея Ефимов. и его сына Вас. Алексеевича.

Работал в большинстве за хлеб, сдельно, на особой полосе от хозяев и потому для удобства мы объединялись в несколько человек вместе чтобы скорее сработать взятое. Так у Харитонова я работал вместе со стар. Мариной и Фомандой, у Пахотина Клавдией и Павлой, у других с другими, когда с кем придется. Заработанный хлеб или деньги делили по равным частям, но для меня указанные выше лица вообще были товарищами и по житью, особенно это нужно признать с 20-го года, когда оба старика уже скончались, тогда с кем я зарабатывал хлеб, те лица далее приготовляли и продовольствие на каждый день. Живя так среди деревенской трудовой массы и кроме Харитонова, середняцкой, я не забывал пополнять свои знания: чрез прочитание книг которые можно было достать у знакомых. Особенно в том мне хорошо помогал Поташев Н. А. дер. Кареньги Волосовской волости своей обширной библиотекой. У него я брал Всеобщую Историю Оскар Исгера (4 тома), Кн. проф. Рейснера Церковь и Государство. Орфей. Всеобщая история религий, сочин. Рейнакс перев. с французск. выпуск 1-й. Очерки римской Империи проф. Виппер, но особенно сильное впечатление произвела на меня книга сочин. Альберт Ревилль «Иисус Назарянин» два тома перевод с французск.

Тут впервые я увидал основательное объяснение естественной истории из жизни Иисуса Христа, объяснение евангельских событий без признания какой либо надмирной силы. Быв затронут тем более обыкновенного и считая грехом неверие в искупителя, я пробовал заглушить такое впечатление читая книги апологетически настроенные, например Б. Гладкова «Толкование Евангелия» и др., но сделанное впечатление тем не устранялось. Оно и дальше в моей памяти было свежее и вообще приятно для характера любившего историю в ее естественной красоте, в ее течении прогрессивно-идейном творившем жизнь при постоянной борьбе с природой и окружающей средой, применяясь в главном, не к идеям религиозной схоластики, а к условиям своего бытия, своих возможностей и достижений, которые и отражались чрез мышление на его идеологии. Тогда в моем пользовании была и программа партии большевиков принятая 8-м съездом в компактном издании, была и Азбука Коммунизма Бухарина и Преображенскаго, по тем я знакомился с основой коммунизма.

Не лишнее вспомнить: читал несколько раз кн. «Мировая скорбь» Севастиан Фор издан. 1907 г.

А по русской истории Курс лекций Ключевского В. Осип.

С некоторыми перерывами побывки в другие места, с целями о которых сказано выше, особенно на продолжительное время в Волосово дер. Антоновская к Ершеву А. Т. я в основном до 24 года придерживался одного места Харитонова, но в указанном году одно крупное  столкновение с хозяином на основе классовой непримиримости кулацкой идеологии с мероприятиями советской власти окончательно удалило меня от них. Я остановился на житье в той же Ошевенской волости дер. Большой Халуй и Пухова Якова Ивановича. Старик скоро помер и жил я при сыне Петре Яковлевиче заступившем в хозяйстве место отца. По состоянию хозяйство здесь было середняцкое и ниже среднего хотя в силу невежества и традиции не вполне частное и сознательное по социальному воззрению. Работа здесь была почти таже если не включить что помещение для житья мне пришлось много ремонтировать и своими руками и наемной силой применяясь к тому трудом заимообразно, то есть, отрабатывая поденщину им на другой специальности на которой оказывался более способен. Живя еще у Харитонова в период острой голодовки и всеобщего недостатка в одежде и обуви у одного старика я обучился плетению лаптей из березовых лык, а также изделию всевозможных корзинок, кошелей, саквояжей дорожных, вообще всего что в деревне имело сбыт и чем было можно заработать хлеб.

Бродить в осеннее время в лесу за грибами и ягодами до полнейшего изнеможения, наслаждаться природой Севера во всей неприглядно-правильной естественной красоте и целесообразности, попадать часто под проливной дождь измочиваясь до последней нитки, и ощущать в том удовольствие и некоторую приятность, все подобное было сродно мне с детства, уважалось и было в практике пока позволяло здоровье пользоваться такой свободой, хотя и здесь зная хорошо места и дороги я мог помогать другим. Случалось целая артель из деревенских обывателей того и другого пола и возраста ходили за мной как за вожаком.

Конечно здоровье испорченное с молодости стало мне скоро изменять уже на 29-м году я чувствовал в своем организме ненормальности неровное сердцебиение, одышку и боль в животе хотя временем. Сначала я не придавал тому никакого значения, работал все что попадало под руку, и что предлагали другие но недуг то же прогрессировал и проявлял себя что дальше то очевиднее. По предложению друзей и знакомцев я наконец обратился ко врачу за советом и указанием и тот при осмотре обнаружил у меня порок сердца и грыжу белой линии живота. В виду наличия опасной болезни он советовал опасаться тяжелых подъемов, быстрых и дальних переходов, особенно в гору, вообще, по мере возможности избегать тяжелого физического труда, растройств и переутомления.

Под напором таких впечатлений и физической ненормальности у меня окрепла мысль привести в порядок и возможную связь те черновые наброски, заметки и записи о прошедшей истории общины в которой продолжительное время состою, как будто побочно ее изучаю и все записываю, даже не всегда думая что эти записи, когда либо мне помогут или чем либо послужат.

В написании кратких полемических сочинений вроде ответов или посланий я специализировался еще ранее в разгаре борьбы с расколом внутри общины, но здесь вкус к истории проявился сильнее, оказалось недостаточным просто описать факты, нужно было их объединить в прагматически-выдержанном направлении, чего особенно желал видеть в истории мой покойный учитель Иосиф.

И вот впереди всех я написал биографические очерки о жизни и деятельности Каргопольских руководителей страннической общины за все время существования там таковой, почти за целое столетие. Общины по виду более средней, знакомой и доступной для изучения, как по месту моей жизни и знания Географии и Этнографии данной местности, так и по кругу знакомых и друзей от которых можно было заполучить нужные материалы и сведения. Хотя и тут я не миновал трудностей и недостатков но все-таки не выезжая никуда из Каргопольского предела мог преодолеть их.

Оставив такой труд в черновыя я кряду принялся за изучение жизни старца Никиты Семеновича известным своею долговременною деятельностию среди странников Ярославского края.

Исследуя события его жизни и столкновения со властями я был поражен недостатком пособий всякого рода и в борьбе с тем провел несколько лет, бывал в разных пределах прожития странников например, в Чуровском пределе Череповецкого округа, дер. Вахрушеве и проч. Вологодском, в разных местах в Пошехонском уезде в пределах Кинешмы, Иванова Середы, Плеса за Волгой в Красном, Здеморове и других, не говоря уже о Ярославском районе, тех местах где издавна привились странники. В погоне за материалами и нужными пособиями средства на проезды и содержание я извлекал откуда мог: случалось имея необходимость ехать и не зная где взять на дорогу деньги, я продавал что либо из одежды или нужной для себя же обуви. Экономя средства и оставаясь на хлебе и воде, но бывало что некоторые из знакомых видя мою нужду и зная работу помогали, и так после серьезного изучения и проверки на местах при руководстве писчих и печатных произведений заметок и рассказов о Никите, оказалось возможность продолжать свой труд, исследовать с особым вниманием его учение по главным пунктам внутреннего устройства общины и ея отношений ко внешнему миру. Его учение изложенное нами можно полагать с уверенностью есть учение всех вообще странников как религиозной общины, оно даже до некоторой степени удерживается одинаково и в согласиях по другим предметам враждующих между собой.

Двадцатилетний опыт прожития среди членов данной общины и порой деятельного участия в ее культурном строительстве, дал мне возможность особо тщательно изучить ее внутренний быт и порядок, задачи и достижения, заглянуть в те уголки прошедшей истории, которые издавна и тщательно скрываются от посторонних взоров и наблюдений, пересмотреть тот незначительной по числу но важный по содержанию Архив страннических соборов в их определениях в их взаимной переписке правящих лиц между собой, и на то при своих исследованиях более твердо опираться.

Я писал эти очерки как верующий, как честный и преданный член общины в которой находился, потому что я долго и просто верил в ее прямое назначение, думал видеть в прикрашенных идеалах точную науку и спокойствие моему духу. Я верил настолько что был способен убеждать к тому других, и наше слово для слушателей казалось особенно веским и внушительным. Даже тогда, когда краска с идеалов странства постепенно сползла, когда покров простой веры я начал променивать на практическое знание жизни, и ввиду того во многих предметах разубеждаяся, и в то время писал и не переставал писать как пишут верующие. Причин к тому много, главные в том:

а) Как надежной и до некоторой степени ученой член и сотрудник общины я писал открыто для всех и старших и рядовых.

б) Для проверки и нужных поправок свой труд не редко читал при собраниях и тогда каждый имел право делать замечания о его недостатках или неправильностях.

в) Материалы в мое пользование предоставили те же руководители.

г) Допросы и справки от разных лиц и правителей устные и письменные, путем рассылки разных анкет и вопросных предложений я получал также открыто даже с целью пополнения требуемых материалов и пособий, я не раз совершал в разные места поездки о чем уже напоминал выше.

Начав работать в другом направлении я обязан был в силу традиции выйти из общины стать отступником, и чрез то лишиться материалов внутреннего мира, и так далее потеряв связь с общиной и пополнение пособий рисковал бы писать в методе Критической истории, а не такой как она представляется в самой жизни и ея течении.

Читатель может видеть что в своих трудах мы не избегали критики, но до такой меры что бы не подорвать доверия к себе у главных рецензентов или что бы не раздражить их своей крайностью в обвинении. Словом, наша критика была как передового брата более свободно мыслящего, а не как открытого врага общины. Следовательно наша работа по самому существу и направлению не есть только личные наблюдения и наброски, скорее очерки от всей общины сделанные с проверкой и контролем главных лиц, особенно нужно признать то в главах о церкви, власти и управлении, о взаимоотношениях с другими старообрядцами об Антихристе и проч. ... (См. Н. С. Жизнь деятельность и учение, часть 2 гл.)

Последнее, в особенности мы имеем в виду. Мы старались вывести на среду основные взгляды странников и тем в дальнейшем избавить от колебаний и недоразумений тех из товарищей, которым в своей практической работе по борьбе с контр-революцией приходится соприкасаться с вожаками и заправилами общины, при дознаниях и судебных процессах давать о них соответствующие заключения и вообще, хорошо ознакомясь с идеологией легче будет уловлять основную нить их понятий по разным вопросам социального и политического характера.

Все эти лица из нашей работы могут ясно видеть насколько община всеобщем направлении вопреки заверению некоторых, социально вредна и противна для советского строительства, до какой меры и пределу может быть терпима, и наконец, какие средства борьбы и противодействия более радикальны и успешны против нее. Подчеркивать указанные особенности более необходимо для местного Ярославского края, где издавна, появилась, привилась и, исторически окрепла указанная община. Здесь история видит колыбель странников, центр для их культурного движения и роста, для разработки новых мероприятий с целью усиления таковой в народных массах ...

 

Вот главные из условий при которых создавался такой труд. Вот и причины почему он написан в таком духе и направлении. Мы склонны к мысли что и для всей вообще истории русской культуры в нем можно почерпнуть нечто характерное и вполне пригодное для науки, для освещения исторического прогресса мысли в разных разветвлениях русского раскола оказавшейся.

При том надмирное приходится отбросить, как иллюзию, как простой обман чувств, а опереться на факты и этапы человеческой мысли, способной от давления внешней среды выработать и развить соответствующие идеологии.

Так проводя до сего времени жизнь во странстве и вне оседлости, без какой либо приписи к месту и сословию, не состоя нигде на учете ни в союзе как прочие сограждане, собирая поденной заработкой себе средства к существованию, и при том, стремясь к самообразованию к научной работе по раскрытию истории запрещенной от прежнего правительства религиозной общины, я естественно не мог относиться с уважением к буржуазно-капиталистическому строю, к царской власти и самодержавию. Нет!.. Я издавна от души ненавидел то и другое, и в глубине своего чувства и сознания я приветствовал все мероприятия советского правительства, всю настойчиво напряженную героическую борьбу за строительство социализма, и если слишком поздно заговорил о том открыто, слишком долго возился в подземелье и состоял в закрытом сосуде, изолированном от общества и его заданий, то это мое недоразумение, моя ошибка и случайное стечение обстоятельств захлеснувших меня в заколдованной круг. Все подобное я постараюсь загладить настойчиво-упорной работой на таком фронте строительства социализма на что окажусь более способным.

И вот в силу непреклонного желания участвовать в исторической работе и культурном подъеме народной массы, в силу искания необходимого выхода из того мракотворного круга, в котором до сих пор находился, всю свою работу я предоставляю в библиотеку Естественно-Исторического Общества, надеясь в его членах найти себе сочувствие и внимание, а вместе и направку в каком направлении в данное время нужно на указанном поприще работать и нужно-ли на самом деле?

 

Из общины странников Смирнов-Залесский Максим Иванов.

13-го Декабря 1930-го года.